Хаидэ
Шрифт:
К ней подъехала на белой тонкой лошади другая всадница, ведя в поводу огромного черного жеребца.
— Что, птичка, не ждала нас?
— Фития! Да как же…
Сбоку подошел Нар, хлопнул по морде гнедого коня, что лез, тепло фыркая, к Хаидэ поздороваться. Сказал ворчливо:
— Попросились вести отряд. Сказали, пусть княгине в радость. Ну разрешил. Не в бой ведь. А грамота, чтоб войти в город у нас есть, ты не думай. Выправлена на седьмицу постоя.
— Да хранит тебя учитель Беслаи, Нар, свет моего сердца. Откуда вы знали, что я тут?
Нар
— Город отравил тебя, да? Забыла, кто мы?
— Прости…
Она протянула руки к морде черного жеребца, погладила бархатные ноздри, потрепала короткую шерсть на лбу.
— Это Брат. Да.
Напрягла ослабевшие руки и, закусив губу, точно взлетела в седло, под улыбки девушек в черных доспехах и довольное молчание воинов.
Конь затанцевал на месте, Хаидэ привстала в седле и крикнула, а голос заметался между стен, спугивая маленьких сов, что жили в каменных нишах.
— Я рада вам, братья!
И не тратя слов, повела полсотни воинов мимо сонных домов.
За распахнутыми воротами стражники вели Техути на конюшню. Услышав голос Хаидэ он замер и зачарованно уставился, глядя, как светлую мостовую заслоняют черные силуэты, отстукивая копытами, идут и идут мимо большого дома, и на бедре каждого воина поблескивают ножны боевого меча. Казалось, им нет конца, но тут стражник пихнул египтянина в спину и, споткнувшись, тот побрел дальше, держа перед собой связанные ремнем руки.
Глава 47
Тихая степь ложилась под копыта тугими, уставшими от зноя, травами, и глухой грохот перекатывался горстью круглых морских камней, снова и снова. Небо светлело, растекалась по краю бледная полоса зелени, а под ней еле заметно рождалась утренняя заря, по капле добавляя себя в ночь. Сонный ветерок дул мягкими порывами, и от мерного хода коней они становились сильнее, овевая ноющее лицо женщины в разорванной накидке, что скакала в первой шеренге, рядом с пятью черными воинами.
Еще в городе Фития пыталась сунуть княгине мешок с припасенной одеждой, но та отмахнулась, торопясь скорее выбраться за городские ворота.
— Потом, когда встанем в степи, — ответила няньке и та, выпрямляясь в седле, кивнула, улыбаясь и хмурясь.
Кони шли сами, выносливые степные звери, верно ставили ноги, не оступаясь в сусличьи норы и не оскальзываясь на каменных валунах и плешах, скрытых клубками полыни. Бледнеющая ночь уже показывала острые уши и гривы, положенные на одну сторону шеи. Черный жеребец Хаидэ возвышался над остальными, шел, мерно грохоча, и она, нагибаясь, похлопала ходящие под гладкой шкурой мышцы. Он так похож на Брата. Это и есть Брат, вторая его судьба. И пусть он свяжет Хаидэ со своим прошлым. Пора, давно пора соединять прошлое с будущим.
Покачиваясь в мягком седле, она глубоко дышала, хватала бегущий навстречу воздух носом и ртом, и это был один из видов счастья, настоящего, полного. Оказывается, полнота счастья не зависит от правильности жизни, в судьбе могут быть какие угодно дыры, еще не залатанные действиями и планами.
Но все равно — счастье. Счастье свободного бега и размытой травы над резкими черными ушами, счастье заботливого взгляда Фитии обок и радости на лице Силин. Счастье мерного топота полусотни коней, на которых сидят ее люди. Они сами пришли за ней, и как же она скучала и любит их, этих немногословных стремительных мужчин, смертельных и верных.
Обернувшись, окинула взглядом черные фигуры, низко надвинутые шапки и рукавицы, держащие поводья.
— Хэй-гооо! — ударила пятками крутые бока и понеслась вперед изо всех сил, спиной слыша, как чаще загремела морская галька конского топота.
— Хэй-хэй-го-о! — кричали воины, смеясь и грозно сверкая глазами. Свирепо рычали, пригибаясь к конским шеям, и снова смеялись своему ребячеству.
Нар скакал по левую руку, поглядывая на длинные волосы, что струями стояли в ветреной воде утреннего воздуха, на горящее лицо с заплывшим глазом и кровью на подбородке. А после переводил взгляд на скачущего рядом сына. Тот не дурачился, иногда только улыбался снисходительно, когда кто из старших особенно грозно рычал. И четкий профиль в уже ярком утреннем свете казался профилем ребенка, мальчика, что недавно начал ходить.
Асет — третий сын советника Нара. Первенец погиб, второй уехал в наем. И еще один мальчишка этим летом впервые отправился в лагерь молодых мужчин.
Нар вдруг представил себя женщиной, что рожала и после смотрела, как бессмысленный звереныш изо дня в день превращается в ловкого зверя. И, не успев вырасти по-настоящему, уходит, оставляя женщину с ее женскими делами. Не так у княгини, она — воин, и потому ее сын вырастет и останется с ней, взрослеть на глазах матери, как на глазах Нара вырос Асет. Чтоб, может быть, умереть на его глазах. И держа поводья, изгибая спину в такт ходу коня, Нар вдруг впервые понял, каково ей сейчас. Понял не мыслями, а человеческим нутром, из которого вырвали и убили то, чему нужно расти, превращаться и становиться настоящим. Таким, как Асет. За которого гордо отцу. Понял, что она соединила в себе две любви — и женскую телесную, и мужскую гордую. Потому вдвойне тяжелее ей потерять сына.
Не сбавляя хода, подал коня ближе к черному боку Брата.
— Нужны ли тебе слова верности, сказанные на совете, княгиня?
— Жду ли я, чтоб старейшины рвали бороды, каясь за всех?
— Да. Чтоб все по правилам.
— Нет, советник. Я и без обрядов верю вам. В моем сердце нет обиды на племя.
— Встанем у озера, когда придет жара. Умоешься и отдохнешь.
Она кивнула. Можно было б сказать о том, что они должны доверять своей княгине, с этого дня и навсегда. Но они тут, а значит, так и будет. И это тоже счастье.