Халтура
Шрифт:
Остальные запахи имеют выборочную локализацию и зависят от места, где вы находитесь. Дезинфектанты и вонь от биотуалетов, выхлопы, горелое масло, смазка, раскаленный асфальт и гравий на парковке, распаренные на солнце тела, лосьон для загара, сигаретный дым и запах пива вокруг некоторых посетителей, едкий, честный запах домашнего скота — там, где выставки животных, где их держат, или там, где катают на пони, — все прямо-таки заполняет ваш нос. Люблю побаловать свое обоняние.
Запахи чаще всего не лгут.
Мы с Мёрфи приступили к методическим поискам
— Вот черт! — сказала Мёрфи. — Мы тут целый день торчим. Ты уверен, что ничего не унюхал?
— Ничего из того, что мы ищем, — ответил я. — Этого-то я и боялся.
— Чего?
— Такое уже бывало не раз, подобного рода магии — сложной, долговременной, неуловимой, темной — солнечный свет не благоприятствует. — Я поглядел на удлиняющиеся тени. — Через полчасика попробуем снова.
Мёрфи нахмурилась:
— Ты вроде бы всегда говорил, что для настоящей магии не бывает чего-то полезного или вредного.
— Кроме солнечного света.
— Мог бы и раньше предупредить, — неодобрительно фыркнула Мёрфи.
— Чтобы сказать наверняка, надо сперва проверить, — заметил я. — Что, если мы просто не там ищем?
Она снова вздохнула и окинула взглядом ближайшие трейлеры с едой и прилавки с товарами.
— Вот блин. Есть ли здесь хоть что-то, от чего мои джинсы не лопнут по швам?
Я ухмыльнулся:
— Скорей всего нет. Как насчет хот-дога и пончиков?
— Скотина, — окрысилась Мёрфи. И добавила: — О'кей.
Еще не расправившись со вторым хот-догом, я понял, что за нами кто-то шпионит.
Я постарался не выдать своего торжества, откусил еще кусок сосиски и заметил:
— А может, все-таки мы не ошиблись?
Мёрфи отыскала, где продаются индюшачьи ножки. Она срезала мясо с кости на бумажную тарелку и ела пластиковой вилкой.
— Что такое? — поинтересовалась Кэррин, не прекращая жевать.
— Парень в темно-красной футболке и коричневых камуфляжных штанах, примерно в двадцати футах от твоего правого плеча. Я видел его сегодня не меньше двух раз.
— Это вовсе не означает, что он за нами следит.
— Все три раза он ничем не был занят.
Мёрфи кивнула:
— Пять футов восемь дюймов или около того, длинные волосы? Эспаньолка?
— Ага.
— Он сидел на скамейке, когда я вышла из туалета, — сказала Мёрфи. — И ничего не делал. — Она пожала плечами и снова принялась за еду.
— Ну так как?
— Тут чертова уйма людей, Гарри. — Она перешла на шепот. — По-твоему, мне что, схватить его за шкирку и колошматить, пока не расколется?
Я проворчал нечто невразумительное и покончил с хот-догом.
— Это вовсе не обязательно что-то означает. Может, он на тебя запал.
Мёрфи фыркнула:
— А может, он запал на тебя?
Я прикрыл рукой сытую отрыжку и потянулся за пончиком.
— Кто ж его за это осудит? — Я откусил хрустящий кусок и кивнул: — Ладно. Поглядим, что будет дальше.
Мёрфи кивнула,
— Уилл говорит, вы с Анастасией не так давно расстались.
— Уилл слишком много болтает, — мрачно откомментировал я.
— Он твой друг. Он о тебе беспокоится, — сказала Мёрфи, старательно избегая моего взгляда.
Я внимательно посмотрел на нее и кивнул.
— Ладно, — сказал я, — передай Уиллу, что беспокоиться не о чем. Было дерьмово. Теперь не так дерьмово. Рыбка в море плавала. Уплыла. Вот и все дела. [27] Ла-ла-ла. — Откусив еще кусок пончика, я поинтересовался: — Как там Кинкейд?
27
«A fish in the sea. So I guess that you and I were never meant to be…» — слова из песни Джен Мёрфи. — Примеч. пер.
— Да как всегда, — сказала Мёрфи.
— Когда тебе несколько сотен лет, привычки становятся устойчивыми.
Она покачала головой.
— Это для него типично. Он был бы таким и в двадцать. У него своя дорога, и он никому не позволит вынуждать его поступать иначе. Он как… — Мёрфи запнулась, так и не сказав, кого именно ей напоминает Кинкейд. Она доела индюшачью ножку.
По ярмарке прокатилась дрожь, весьма ощутимая для моих чародейских органов чувств. Закат. Солнце заходит. Сумерки продлятся еще какое-то время, но такой свет уже не удержит ночных тварей.
Мёрфи посмотрела на меня, почувствовав, как изменился мой уровень напряженности. Она допила колу, я отправил в рот последний кусок пончика, и мы синхронно встали со своих стульев.
Небо на западе еще было чуть оранжевым, когда я наконец ощутил действующую магию.
Мы находились недалеко от аттракционов, той части ярмарки, где полно ярко освещенных дорожек, палаток, промышляющих азартными играми и всяких низкопробных развлекаловок. Вопли, визги, неуправляемые детишки, теряющие последние запасы терпения родители, прибацнутые модой тинейджеры. Музыка то позвякивала, как жестянка, то грохотала. Вспыхивали и плясали огни. В назойливых выкриках зазывал почти в равных долях мешались упрашивающие, подбадривающие, сочувственные нотки.
Мы дрейфовали в веселой неразберихе, а наш темно-красномаечный хвост волочился за нами в десяти — двадцати ярдах. Я шел, полуприкрыв глаза, как ищейка, взявшая след, — зрение меня только отвлекало. Мёрфи держалась рядом, лицо ее ничего не выражало, а голубые глаза льдисто посверкивали, готовые предупредить о физической угрозе.
И тут я ощутил это— трепетание воздуха, заметное не более чем замирающий звон гитарной струны, которой едва коснулись. Я отметил, откуда оно идет, и через пару шагов проверил снова, пытаясь произвести триангуляцию источника возмущения. Я примерно установил ее где-то за минуту и вдруг обнаружил, что стою и куда-то пристально смотрю.