Ханидо и Халерха
Шрифт:
— Отведаем, что бог послал…
Сели. И попадья села. Без промедления она разлила водку, потом стала раскладывать кушанья по тарелкам.
Куриль смотрел на нее незаметно, как умеют смотреть одни северяне, и хотя мысли его вертелись вокруг больших дел, на ум само собой пришло размышление: "Мукой питается и молоком. Потому растолстела — руки-то пухлые, как у ребенка маленького. Однако, грузная очень — это, наверное, потому, что часто ест колымскую нельму…"
— Ну, за что, отец Леонид, выпьем нынче первую чарку? — спросил хозяина Друскин.
— За что… — повторил поп и глубоко, как-то тревожно вздохнул. — За то,
Рука Куриля с полным граненым стаканчиком опустилась на стол.
— Что? У вас правда шибко печально? — спросил он озабоченно.
Друскин сделал выдержку, глянул осуждающе на Куриля и сказал попу:
— Вот я ж и говорю, отче: у нас в тундре — спокойствие и благодать! У них свои дела, а у нас — свои…
— Ну, полноте, Пантелей Пантелеич. Может, они слышали, да не взяли в толк, — возразил священник.
— Не хочешь, так не возьмешь. — Исправник, однако, поставил стакан, решив тут же проверить, кто прав. — Ты о войне, Афанасий, слышал?
— Зачем спрашиваешь? Конечно, слыхал. С начала зимы, однако, больше говорили, а теперь чтой-то не говорят…
— А чего ж не забеспокоился, не спросил — что на войне?
— Э-э… Жизнь разная. Как спрошу, что пойму?
— Значит, о самой войне ты понятия не имеешь? — рассердился Друскин. — Что понимать? Люди в людей стреляют! Тысячи, много тысяч людей стреляют друг в друга.
— Из ружей? Однако, для страха больше? Но видно, что попадают?
— Из ружей! Для страха… — передразнил Друскин. — Да, я чую, отец Леонид прав: темнота… Что, Афанасий, из ружей? В ружье и палец не засунешь. А если ружье на колесах, пушкой называется, — голову можно засунуть в ствол. Бахнут в дом — и нет дома.
— Ай-ай-ай! А как в людей попадут?
Друскин так и отпрянул назад. А у попадьи вздрогнули и мелко затряслись огромные груди; она чуть не прыснула, но подавила смех.
Но смеяться было не над чем. Исправник серьезно сказал:
— Афоня, завтра батюшка тебе расскажет, что бывает с телом, а что — с душой, когда в человека попадает разрывная пуля величиной с мой сапог…
— Христос с тобой, Христос с тобой, Пантелей Пантелеич! — взмолился поп, замахав рукой. — Мое дело — душа, только душа…
— Да я к тому говорю, что настало крутое время, а значит, и втолковывать надо круто. Тогда и понятие быстрее придет.
— Не знаю, не знаю. Приобщение к истине терпения и усердия требует — я уже говорил. Крутость не по моей части.
— Вот побывал бы ты, Леонид, на вечеринке, так ужо и не сомневался бы, что они только угрозу и понимают. Я их по-своему разбужу.
— Но ты, помнится, сам говорил, что будить можно по-разному. Спящий шарахнуться может.
— А нынче я другое знаю. Раз шарахнутся, два шарахнутся, а на третий поймут, что они слишком долго спали.
— Ну вот если поймут, то и приспеет время писать царю от их имени. А так смысл письма будет ложный — это я прямо тебе говорю.
— Но от нас требуют дело сделать немедля, а не за пять лет! А почему — ты не хуже меня знаешь… Все это было продолжением разговора исправника и попа, начало которого Куриль не застал. И в этих препирательствах они чуть не забыли о госте. И спохватились.
—
Исправник и поп Синявин до дна опорожнили стаканчики и основательно принялись за еду, а Куриль отпил меньше половины: не за тем он пришел.
— Так вот, Афанасий Ильич Курилов, какая она есть, правда о войне, о которой у вас в тундрах детские сказки рассказывают…
Голова юкагиров был среди богачей северян, наверное, самым подготовленным к восприятию этой правды человеком. Он чаще всех встречался с исправником, с попами и дьячками, с казаками и вольными русскими людьми — словом, считался очень наслышанным. Но то, что сейчас говорил сам исправник, причем тайно, да еще в доме священника, было невероятным… Какая-то неизвестная земля Пруссия. Десятки тысяч мужчин, одетых совершенно одинаково, бегут все разом на германцев, сидящих в ямах. А сзади, через из головы, по германцам стреляют пушки, перемешивая землю и людей и в клочья разрывая все, что попадется. А солдаты тем временем бегут, стреляют из ружей, прыгают в ямы — и там начинается взаимное убивание — пулями, ножами, приделанными к ружьям, чем придется… Германцы, первыми решившие победить русских, были выкупаны в крови, побежали, но почему-то все это обернулось большой бедой для русских солдат и царя… Мудрый Куриль напрягал все свое воображение, чтобы поверить рассказу исправника. Но желание поверить перебивали невольные сомнения и подозрения: может, исправник дурачит его, дикаря, а может, Друскин умом тронулся — царь-то, конечно, прислал умного, но за долгие годы всякое могло произойти… Подозрения эти, однако, тут же и гасли: отец Синявин, перехватывая его вопросительные взгляды, кивал головой и поддерживал Друскина: "Да, да…", "Так, все это так…" Раненые ползут к своим и стонут, не всех убитых успевают закапывать, много солдат уже осталось без рук или без ног…
— …Вот как дерутся русские люди за светлую веру и за царя.
— Выходит, на войне плохо царю? Неудача большая? — спросил Куриль.
— На войне бывает по-всякому. А вот в других землях — в Галиции и Польше наши так дали врагам, что те до сих пор не опомнятся. Но опомнятся — опять полезут. Война только что началась.
— Да… Однако, царь без мужчин не останется?
— Не останется. Россия большая и сильная. А вот тяжко, трудно — это уж правда. — Исправник вдруг повысил голос: — Солдатам, Куриль, трудно, бабам трудно, детишкам! Потому что война, потому что кровища льется! А кто виноват? Германцы!.. А здешние царьки только о том и думают, как бы у них оленей не попросили. И страшно обиделись, отец Леонид, что их не встретили перед острогом, что не кричали "ура" и шапки не подкидывали…
Друскин в сердцах налил себе одному водки, выпил с маху и, не закусывая, встал из-за стола, подошел к окну, за которым гудел заполярный буран. Он постоял у непроглядного ото льда окна — и не успокоился (да и водка, наверное, начала действовать).
Он быстро подошел к Курилю, сел и, как-то нехорошо прищурив серые глаза, снова заговорил:
— И это, Куриль, только одна половина правды. А есть и другая. Ты помнишь, как царя Александра хотели убить?
— Да вроде был слух… давно. Ай-ай-ай…