Ханидо и Халерха
Шрифт:
— Ты что говоришь, Ниникай! — испуганно выпрямилась Тиненеут. — И ты хочешь ехать туда?
— Так он же разгоняет не настоящих шаманов!
— А как он их узнает? И разве такие бывают?
— Он умный и смелый. Не то что мы… По первому снегу туда укочуем. Жить будем свободно. Подарки ему приготовить надо. Юкагиры, говорят, любят ремни из кожи морских зверей, веревки ременные, сбрую…
Говорят, что лето — вроде упряжки: на гору поднимается медленно, а с горы летит пулей. Но ведь это для кого как. Иному даже покажется, что летит оно кувырком. Совсем,
Вот и потащится нарта хуже, чем по земле…
Как раз так тащилось время у богача Курилова с середины лета до осени.
Впереди у него была неизвестность. Скандальную смерть Тачаны он оглядел и со всех сторон, и изнутри. И ничего определенного для себя не увидел. Куриль ждал вестей из острога: исправник может вызвать его для разговора, а может прислать казака с бумагой. Было бы лучше, если б его русский начальник вызвал. Тогда он сумел бы объяснить ему многое. В якутских, мол, сказаниях и сказках шаманы все одинаковые. У ламутов тоже. А у юкагиров не так — у них, мол, вы услышите и о мудрых шаманах, и о беспомощных, об удалых и слабых. О чем это все говорит? О том, что улуро-чи, видно, шаманство от других переняли. А кто перенял? И люди мудрые, проницательные, и обыкновенные обманщики, лентяи, хитрецы. Так что, мол, Куриль не случайно все делает… И если Друскин это поймет, то скажет — ну и делай, что хочешь: тебе видней. Но он может сказать иначе: а зачем тебе трогать их — верят люди, и пусть. Вот тут голова и скажет, что хочет крестить свою тундру, хочет приучить к светлой вере… Эх, да не будет так. Юкагиры живут не на острове среди моря.
Кругом якуты, чукчи всяких родов и названий, ламуты. И у всех шаманы. Вот и начнется неразбериха с тяжелой руки Куриля. А шаманы есть очень богатые, есть и бедные, да крепко связанные с купцами и богачами. В тундре поднимется такая людская пурга, что царю придется прислать нового Друскина. Разве не понимает этого нынешний Друскин?.. И он непременно скажет: "Иди, господин Афанасий Курилов, паси свой табун. А печать я отдам другому богачу, который поумней да нравом поспокойнее". Или будет еще проще. Узнает, что голова юкагиров довел шаманку до смерти, пришлет казака и велит ему привезти печать…
Но все это может случиться потом. А пока — ямы да болотины.
Пришла Курилю в голову мысль хоть немного выкрутиться из сложного положения. Люди-то с недоверием на него смотрят, слухи ползут нехорошие, знакомые богачи приветов не шлют. Мамахан правильно говорит — узнает Томпсон, что туз не козырной, и положит карты… А выкрутиться можно только одним способом — начать крутиться в обратную сторону.
Куриль послал в Сен-Келя Лангу. Пусть приедет в Улуро Токио. Пусть люди узнают, что голова юкагиров вовсе не собирался разгонять всех шаманов. С Токио Куриль вообще хотел завязать дружбу. Это добрый шаман, к тому же настоящий, не самозванец. Сейчас якут особенно подходил: это ведь он на последнем камлании высмеял Тачану, и как еще высмеял! И так же, как Куриль, он изо всех сил защищал Пайпэткэ…
Митрэй Токио приехал без промедления. Он приехал на лошади и привез с собой все шаманские принадлежности. Куриль с Мамаханом в это время
— По твоему зову прибыл! — весело, как всегда, сказал якут, увидав протирающего глаза хозяина.
— Митрэй, дорообо!
— Дорообо, дорообо! — ответил Токио. — Приехал служить сильному человеку…
— Сейчас обуюсь… Жена! Все на стол!
Пить Токио отказался, сказав, что пьяный шаман не будет полезным.
После еды и начался разговор.
— Помнишь, Митрэй, как ты здорово тогда отлупил Тачану? — спросил Куриль, высекая кремнем огонь и прикуривая. — Отреклась она от шаманства.
Что ты на это скажешь?
— Ничего удивительного нет, — спокойно ответил якут. — Ничего особенного это не означает.
— Как же ничего особенного? — удивился Куриль.
— А так! Такие же слова говорил и Сайрэ перед смертью. Умирающий волк кусает себя, медведь разбивает свой череп, а человек не стесняется своей наготы. Безотчетен умирающий человек. Сознание у него затуманено…
— Но она была в полном сознании.
— Ты что, Куриль, умирал уже и хорошо это знаешь?
— А ты как можешь знать?
— Я? Знаю.
Наступило молчание. Токио сдвинул брови, внимательно разглядел свои пальцы, потом медленно встал и начал извлекать из кожаного мешка бубен.
— Не камланить ли ты задумал? — почему-то перепугался Куриль.
— Нет. Возьми, Охоноо, бубен.
— Ты что? Зачем бубен мне? Один раз взял его в руки — больше ни за что не возьму!
— Без колотушки! Возьми, возьми… — сказал Токио и уставился в глаза Куриля своими странно замершими глазами.
И случилось невероятное: голова юкагиров опять держал в руках бубен.
Испугавшись этого, Мамахан потихоньку встал — и попятился из тордоха. Никто его не задерживал.
— Найди на обруче три зарубки, — приказал Токио.
— Вот. Нашел… Одинаковые.
— Которую метку ты выбираешь? Покажи пальцем.
— Вот эту.
— Хорошо. Среднюю, значит? Это меня радует. Если бы ты указал на крайнюю, я бы считал, что ты не хочешь быть моим другом… Теперь возьми колотушку…
И Куриль взял колотушку.
— Ударь раз. Чуть потише… Еще раз…
Глаза Куриля бессмысленно уставились в глаза якута. Лицо сделалось неподвижным, будто и неживым. И вдруг голова его медленно начала опускаться.
Словно сквозь сон он услышал слова:
— …Ты будешь делать все, что я захочу… Будешь делать. Будешь… А сейчас смотри повнимательней… Ты видишь этого зверя? Ты его видишь… Но это не зверь. Это не зверь…
Точно так же, как во сне ранним утром, Куриль ясно видел перед собой очень худого, а потому верткого медведя с понимающими человеческими глазами.
— Хватит, — спокойно сказал Токио. — Дай бубен мне. И колотушку.
Куриль почувствовал головокружение. Но он уже не видел худого медведя с человеческими глазами.
Токио отвернулся, пряча бубен в мешок. А Куриль встал и тихо, как Мамахан, ушел из тордоха.
Побродив по мокрой после дождя траве, Куриль вернулся и сразу заговорил:
— Ты мне завязал глаза. Внушение сделал. Но я и без этого знал, что ты волшебством можешь убедить, в чем хочешь.
— Значит, ты не веришь, что есть мир духов? Не веришь? Хорошо…