Ханидо и Халерха
Шрифт:
По красиво разрисованным щекам Тиненеут вдруг покатились крупные чистые слезы. Слезы падали, а пополневшие после родов губы смеялись. Наверно, одни только женщины умеют сразу и смеяться и плакать… Ниникай мог ничего больше не говорить. Тиненеут было хорошо, как никогда. Она останется навсегда счастливой — пусть Ниникай бросит ее и ребенка. Но ей всегда будет больно оттого, что ее бросил такой муж.
— Может, шамана позвать? — спросила она, продолжая ронять слезы.
—
Тиненеут вытерла слезы.
— И деревянного шайтана я потеряла… Может, ты, Ниникай, съездишь к родным? Отец твой меня очень любил. Помнишь, он даже сказал, что я буду тянуть аркан…
— Ну, об этом ты больше не вспоминай. Ты не знаешь отца, а мать не знаешь совсем…
И опять они промолчали всю ночь и весь день.
На следующий вечер не вытерпела Тиненеут.
— Ниникай! Послушай меня. Я все хорошо обдумала. Виноват ли ты — это не важно. А что я виновата — это я знаю сама, и люди говорить будут то же. Я не хочу видеть, как ты мучаешься. Девушек много. Ты брось меня. Брось меня, Ниникай!
Тиненеут оставила на коленях ребенка, закрыла руками лицо и тихо заплакала.
Она выпрямилась, когда Ниникай уже откидывал дверь.
Он уехал. Вельвун сказал, что уехал к родителям.
Вернулся Ниникай через полтора дня.
Он был хмур, как туча перед грозой.
Тиненеут выглянула из-под полога, но быстро скрылась и сжалась в комочек, как заяц.
— Положи, Тиненеут, ребенка! — услышала она голос мужа. — И выйди сюда.
Она вышла медленно, как обреченная.
— Мать мне сказала так: "Больше в нашу ярангу не заглядывай, пока не бросишь эту… гадкую женщину…" Я, говорит, не думала, что младшая сноха такая собака… И отец собакой тебя назвал… Не будет прощения… У чукчей нет более грубого и более страшного оскорбления: если человека назвали собакой, а значит, и превратили в собаку, то лучше не появляться среди людей. Потому что мужчина может показаться им кобелем, а женщина — сукой.
— Я это знала, — спокойно произнесла Тиненеут.
— Собирайся в дорогу, — сказал Ниникай.
— Сейчас.
— Не в ту дорогу, о которой ты думаешь! Далеко укочуем. Едем в Улуро! Так я решил.
— Это неправда! — подняла на него глаза удивленная и еще не верящая в свое счастье измученная Тиненеут. Но она первый раз за все годы не увидела в глазах Ниникая того мальчишеского огня, который так часто и радовал и пугал ее. Ниникай был хмур — и она поняла, что это серьезно, серьезно по-новому, по-мужски.
Эта хмурая серьезность мужа и удержала Тиненеут от порыва, от горьких и сладких слез, которыми она могла бы вымочить его с головы
Голова ее свалилась на грудь, плечи обвисли и затряслись.
— Ну, хватит — не маленькая! — грубовато сказал он, тоже не сходя с места.
— Да ты, наверно, сам не понимаешь, на что решился! — шмыгая носом проговорила она.
— Понимаю. Перестань реветь. Лучше обо всем потолкуем, как муж и жена…
— Что толковать! Не понравится тебе в Улуро или захочется вернуться к своим — тогда как? С отцом не попрощался, я — собака, ты… отступник, беглец…
— С отцом я уже попрощался…
— Ой! — вздрогнула Тиненеут.
— Что — "ой"? По-своему, говорю, попрощался. Обнял, поглядел в глаза — и ушел. А матери только глянул в глаза…
— Вот на что я толкнула тебя! Ой, сколько бед может случиться в будущем!..
— Никаких бед не будет. Давай скажем так: ты и я — это две руки одного тела. Запомним — и все хорошо будет. А теперь я хочу есть. Слез в тордохе чтоб не было. Мы в Улуро должны приехать бодрыми и свободными.
— А нас там ждут? Да, ты говорил…
— Если бы нас и не ждали, я все равно бы поехал только туда… Собирай еду: я у родных плохо ел…
Тиненеут принялась хлопотать в хозяйском углу. Ниникай наконец вздохнул с таким облегчением, будто свалил с плеч тушу медведя. Он уселся, разулся, привалился спиной к вороху шкур.
— Как сына-то назовем? — спросил.
— Не знаю. Не думала я об этом…
— Давай так: ты придумаешь пять имен, и я пять. Потом…
— Давай Хантой назовем.
— Гок! Хорошо. Ханта. Сын Ниникая и Тиненеут — Ханта… Ты не забыла, кто нас пригласил в Улуро? Сам голова юкагирский! А ты не слышала, что произошло там недавно? Куриль — помнишь, он был у нас после ярмарки, небольшой такой, лысый, губы сжимает вот так? — этот самый Куриль, которого, говорят, исправник уважает больше всех в тундре, который дружбу завел с американским купцом…
— Ой, ой, ты сейчас запутаешься в словах, — перебила его Тиненеут.
— А о нем нельзя говорить мало. Вот послушай. Тебе легко было рожать? Трудно? А тебя еще и плохим словом обидели. А если бы одна женщина родила в яранге, вторая, третья? Все собаками стали бы?..
— Ты же не о том говорить начал! — опять перебила его жена.
— О том, как раз и о том! Вот считается, что ты родила возле яранги и совершила великий грех. И я виноват, потому что не убежал от тебя и решился помочь. Так? А знаешь, что голова юкагиров делает? Видит, что шаман обманщик, берет бубен — и раз об землю его!..