Ханморская Древучесть
Шрифт:
– В день Посвящения земля, прошитая корнями наших предков, исполняет самое сильное желание посвященного. Душаня! Загадай, чтобы Песня исчезла из тебя. Не мотай головой, послушай. Уйдет Песня – уйдут мучения. Ты станешь, как все мы. Они забудут о твоем отличии, ты заведешь друзей, начнешь весело смеяться. Тебе больше не надо будет прятаться. Понимаешь, милая?
– Без Песни. Не прятаться… – повторила белая древока.
Соечка осторожно ее отпустила и затараторила:
– Ах да, нам сюда, вспомнила.
Душаня ее не слушала. Она пыталась представить, как это – жить без Песни, быть вместе со всеми,
Чуть поодаль, в траве, скользила витиеватая тропинка, которая и вывела к поляне. На их приближение обернулось все селение, собравшееся на празднование Посвящения. Древоки одобрительно загудели, пропуская Соечку и Душаню сквозь плотные ряды красиво заплетенных, узорчатых древоков. Все они заглядывали под Душанин навес из белых прядей и гладили по спутанной шерсти.
Отовсюду шептали:
– Откажись от Песни.
– Загадай желание.
– Выбери нас.
От их добрых прикосновений и непривычно одобрительных взглядов у Душани защипало в носу. «Разморозили, – подумала она, – сейчас начнется капель». Руки древоков мягко направляли ее к центру поляны.
Соечка выпихнула Душаню в центр круга, пробормотав напоследок неразборчиво-утешительное. Душаня подняла голову и резко выдохнула, встретившись взглядом с ухмыляющимся Бетькой. Скривилась. Гладкий, сбитый, правильно-коричневый, само олицетворение «как надо». Вслед за Бетькой прыснула Шеманя и толкнула в бок Золку, та натужно хихикнула. Юниф отвернулся, а Крачек заглядывал в рот Бетьке. Все пятеро подростышей-посвящаемых, как на подбор.
Они так и стояли друг напротив друга: белая древока напротив пяти коричневых.
– Душаня! – ласково проскрипел Дубич – слепой глава Древок-селения.
Дубича Душане приходилось встречать нечасто, и в эти редкие встречи она тихо прошмыгивала мимо его слепых глаз – не знала, что каждый раз он тихо улыбался ей вслед.
Выбеленный временем, усохший, с редкими клочками шерсти, сейчас он стоял посредине поляны и сосредоточенно нюхал цветок в руках.
– Милое, непонятное дитя, слышу твою задумчивую поступь. Ты пришла из ниоткуда, и путь твой теряется в неизвестном, но вот сейчас, заметь, ты здесь, – тут Дубич откусил пару лепестков от цветка и задумчиво пожевал. – Здесь и сегодня будет сделан набросок твоей дороги. Понимаешь?
Душаня ничего не поняла, но ей было неудобно признаться, и она промолчала.
– Это ничего, – улыбнулся Дубич ее молчанию, – я порой и сам не понимаю, что говорю.
Невидящим взглядом он обвел почтительно стихшую толпу древоков и снова заскрипел, обращаясь уже ко всем.
– Я стар, древоки. Минуло триста лет, как я привел вас на эту гору. И никого не осталось из тех, кто помнит начало. Бывает, я вызываю в памяти скалистые склоны, укрытые серым туманом. Те самые горы, которые теперь, благодаря нашим стараниям, заросли лесами [1] . Но память моя истлела до дыр, и что было до гор, и откуда мы – не помню… чернота. И я уже давно не вижу Мир вокруг себя. Перед моим взором все чаще открываются призрачные врата Льемена.
1
Древоки владеют удивительной способностью выращивать леса на голых
Древоки начали переглядываться, разводили руками и пожимали плечами. К чему вспоминал Дубич то, чего не помнил никто? О каком Льемене идет речь? Не усох ли ум у старого главы Древок-селения, который пережил не одно поколение древоков? Душаня обняла себя руками: по телу словно буканожки поползли. Дубич выслушал испуганную тишину, а потом с огромным трудом воздел сухие плети-руки и торжественно произнес:
– Ну, да ладно, Мир с вами, давайте развлекаться. Сегодня великий день, как нельзя кстати подходящий для этого. Все-таки, он наступает раз в три года: завершается и начинается цикл жизни прямо сейчас, на наших глазах. Наши дети созревают, старики врастают в землю, а земля дарит урожай младенцев. Эгей, пусть наступит момент Посвящения!
Древоки разразились одобрительными криками.
– Расплетите детям косы!
Дубич повернулся к шести молодым древокам, стоящим перед ним в центре поляны.
Родители бросились к подростышам, волнуясь, расплели прически. Душаня посматривала на воркующую суету, и ей, по обыкновению, было неловко за непричастность. Наконец перед всеми предстала шеренга из шести лохматых подростышей: пяти темно-коричневых и одной белой.
– Посвящаемые! – проскрежетал Дубич. – Шуруйте в новую жизнь, выбирайте себе дорогу с широко распахнутыми глазами и помните: никто не отвечает за ваш выбор. Все сами, своими короткими ножками.
Глава селения замолчал и дожевал цветок. Собравшиеся заволновались.
– В какую сторону идти-то? – пробасил Бетька.
– Я не сказал? – встрепенулся Дубич. – В лес. Конечно же, в лес. Смотрите на деревья, вчувствуйтесь в их молчаливые души, ощупайте их неровный характер и найдите свое. Какое дерево – такова ваша судьба.
– Это все? – уточнил Бетька.
Дубич деревенел на глазах. Он со скрипом открыл рот и пробормотал:
– Мда, и не забудьте о древочьих младенцах в корнях деревьев. Помните, никто кроме вас посвящаемых не способен увидеть их. Тормошите малышей, пусть кричат зовут родителей.
Глухо забарабанили палки о палки, заглушая слова. Сердце Душани тоже заухало. И чем быстрее и громче было «там-там» палок, тем сильнее волновалось сердце. Она оглянулась на других подростышей. Они стояли такие же напряженные и взволнованные.
– Отвар! – приказал Дубич, и палки взорвались дождем «там-тамов».
Древоки втащили на поляну дымящийся котел. Душаня сморщилась. По одному только запаху стало понятно, что его содержимое – преотвратная гадость. Взрослые наполнили шесть чаш и поднесли к посвящаемым. Густой пар обволакивал мысли, перестук палок оглушал их наповал.
– Дети мои, страшитесь перемен: они обрушатся на вас, придавят и расплющат. По ощущениям, будто вы умерли. Но то всего лишь сдохла ваша прошлая жизнь. Ничего приятного, но потерпите временную смерть, и наступит жизнь новая, – голос Дубича был еле слышен сквозь стук и восторженные крики древоков. – Выпейте отвар!
Подростыши опрокинули в себя обжигающее зелье.
Душаня, застонав, повалилась на землю. Глаза заволокло зеленой мутью, сквозь которую просачивались очертания мечущихся по земле детей. Отвар ядом выжигал изнутри.