Ханморская Древучесть

Гутиева Анна

– А что случилось с Отрадой? – спросила Душаня.

– Хм. У меня этого не написано.

Сто Мте Фок недовольно сверкнул на древоку сотней глазок: критика его великого труда пришлась ему не по нутру.

– А где существа, которые разбудили древостов? – снова спросила Душаня, не замечая недовольства крученя.

– Хм, не знаю, – раздраженно ответил Сто Мте Фок. – Быть может, они упали в обугленные дырки в страницах.

– А куда делся Ханмор? – нахмурилась Душаня, поежившись от воспоминания о тьме за спиной.

– У тебя слишком много вопросов, маленький

древок с Песней, – резко ответил кручень.

– Что же мне делать с Песней, которую запретили во всем Мире? – распахнула глаза Душаня. Она думала, что Песню нельзя петь только в Древок-селении, и смутно надеялась выбраться туда, где ей не придется бегать от толпы разъяренных слушателей.

Сто Мте Фок задумался, поскреб остростками редкие ворсинки и ответил:

– Тебе только остается плыть по воле Песни. История создается теми, кто плывет, впрочем, как и катастрофы. А у меня нет книг прошлого – у меня нет ни одного ответа.

У крученя тряслась голова, вся важность с него сползла, как морщинистая кожа, и выглядел он пожухло.

– Прости, белый древок, но я ужасно устал. Мне предстоит жить в настоящем. Что может быть сложнее этого, – почти прошептал Сто Мте Фок и, неловко поклонившись, уполз в нору, утащив за собой и книгу.

Глава 4. Беспамятный лес

Ангуча спала, распластав лапы в разные стороны, буканожки расползлись по домам. Душаня со вздохом оглядела остров, покачивающийся в небе, и побрела на крышу дома. Радость сдуло попутным ветром. Куда бы она ни полетела – нигде ей нет места.

– Куда, интересно, изгоняют из Мира? – растерянно бормотала про себя Душаня, дергая ногой, чтобы отцепиться от опутавших ее цветов. – Если Песня разрушила Мир, то зачем древосты спихнули ее в меня? Наверное, не знали, как от нее избавиться. А я только-только начала ей радоваться. Вот бы тоже куда-нибудь ее спихнуть.

Она добралась до крыши и изо всех сил шваркнула по ней кулаком. Потому что древосты и потому что на крыше развалилась огромная пуховая туча.

– Проваливай! – крикнула на нее древока и попыталась спихнуть, но туча мягко обволокла толкающую ее руку.

А потом, неожиданно для Душани, туча рванула древоку на себя. Древока с головой погрузилась в пуховость и с ужасом ощутила, как облако оторвалось от крыши, неловко обогнуло высокую трубу и поплыло прочь от летучего острова. Душаня закричала, но туча лезла в рот, заглушая голос, мягко опутывала руки и ноги. Отчаянное кеекание Золотинки раздалось далеко позади.

Плыли они высоко и долго.

Сверху небо выбелило солнце, а Мир снизу спрятали белые молчаливые облака. Душаня сидела на туче, обхватив колени руками, и думала, что она слишком маленькая для такого громадного одиночества. Так что она взяла и расплакалась.

– Надо же было потеряться в целом Мире, – тихо плакала Душаня, – и совсем никомушеньки я не нужна, куда я подамся с этой Песней. Хоть бы мне навсегда затеряться.

А день все длился и длился сквозь белую пустыню безмолвных облаков, пока не пришла ночь и не сняла голубую крышку с земли.

Мир теперь ничто не защищало от бесконечности. И Душаня уснула.

Снов в Мире никому не снилось.

* * *

– Пуши-пуши, а я говорю «Беспамятный лес»!

– Пуши-пуши, а я говорю «Вирлипуховый лес»!

– Ах пушистельный лесок, пуши-пуши!

Душаня проснулась с гудящей от визга головой. Она не сразу сообразила, что разговоры доносятся прямо из-под нее: облако!

– Пурушата? – возмущенно воскликнула Душаня.

– Пуши-пуши, проснулась, – взвизгнули те.

– Сейчас же верните меня обратно!

– Обратно бывает только в гнилых книгах крученей. Не надо было кричать на нас, – засмеялись пурушата и глупо завизжали, бросившись врассыпную. – ИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИ!!!

Душаня полетела вниз, в пожухлую желтизну Беспамятного леса. До земли она не долетела: попала в истлевшее платье, качающееся на верхних ветвях, и зависла в оборванном наряде на верхушке дерева.

– Осень? Но всего день назад было лето, – удивилась Душаня и тут же обо всем, что было до леса, забыла: о посвящении, о древоках, о Песне и летучем острове. С распахнутыми в восторге глазами она озиралась вокруг и не помнила саму себя. Это и правда был Беспамятный лес.

Да, здесь стояла осень, осыпанная желтыми листьями и окутанная еле слышным ароматом первых холодов. Правда, сейчас это было не главным. И хотя платье, на котором Душаня повисла, опасно трещало, древока не могла оторваться от всего, что было вокруг нее.

– Ая-майя, барахло! – восторженно прошептала она, разглядев болтающуюся на ветке чашку, картину, прилепившуюся к стволу, разбитые часы, виднеющиеся сквозь желто-красные листья, и множество всего разбитого и забытого. Вещей в Беспамятном лесу было так много, что, казалось, деревья здесь росли только в качестве вешалок.

В конце концов, лохмотья не выдержали и с печальным треском выпустили древоку. Душаня пролетела мимо развешанных на деревьях вещей и отпружинилась влево от колченогой кровати необъятных размеров. Теперь древока прямиком неслась к кому-то долговязому ярко-синему. Ярко-синий распахнул огромные глаза и расставил руки. Поймал. И они оба покатились по траве.

– Романтично, грибода [3] , вы не находите? – вальяжно протянул здоровенный гриб, слезший с кресла-качалки и поскользивший к лежавшим, вокруг которых уже собралась толпа всевозможных грибов.

– Не нахожу, – буркнул плюгавенький гриб, – по-моему, им жутко неудобно.

– Грибода, позвольте, но они увалились на мою картину, – возмутился тощий, бледный поганк. – Я ее еще не доел, а ведь там преотличнейшая рама, надо сказать.

Белая древока смотрела на ярко-синего и смущенно улыбалась, сама не зная чему. А ярко-синий смотрел на нее и тоже улыбался.

3

О грибодах не упоминается ни в одном источнике.