Ханский ярлык

Мосияш Сергей Павлович

Они вошли в шатёр, сели по-татарски на расстеленный на земле ковёр.

— С чем пожаловали? — сразу спросил Андрей.

— Мириться надо, сын мой, — начал епископ. — Вы одним чревом выношены, одного отца дети. Зачем вам тешить нечистого ссорами и враждой? Миритесь, а я благословлю вас и помолюсь за вас.

— Я никогда от мира не отказывался, отец святой. Но он, именно он всегда попирал наш ряд. И если нынче он остался почти без порток, то это ему в наказание от Бога.

— Ты бы вернул ему хотя бы часть казны, князь, — попросил

Михаил.

— Ни ногаты. Это моя законная добыча. Я её взял в бою.

— А княгиню? Она уж старая. Зачем она тебе?

— Старуху возьмите, чёрта ль мне в ней.

— И всё же, Андрей Александрович, вам надо мириться. Скажи свои условия, на которых ты готов помириться с братом своим Дмитрием.

— Условия мои такие: он окончательно отказывается от великого княжения и просит у меня прощения за всё прошлое. — И тут голос у Андрея дрогнул: — Он убил моего лучшего боярина. Ну как мне его прощать?

— И всё же надо простить, сын мой. Кто из нас Богу не грешен!

— Вот пусть попросит прощения за всё. И чтоб больше не искал подо мной стола. Никакого.

— Но Переяславль-то ты ему воротишь? — спросил Михаил.

— Нет, — решительно ответил Андрей.

— Почему? Это ж ваш родовой удел.

— Я отдал его своему союзнику, Фёдору Ростиславичу.

— Помилуй, Андрей Александрович, у Фёдора же есть Ярославль, и даже, кажется, Смоленск за ним останется. А куда ж тогда деться Дмитрию?

— А куда хочет. Пусть вон едет к своему сыну Ивану. Я ему Кострому отдал. Пусть хоть за сына спасибо скажет. Я б мог Ваньку в монастырь упечь, а я ему стол отдал.

Сколько ни уговаривали посланцы Андрея, он так и не уступил более ничего. Гости опорожнили корчагу сыты, Андрей насосался мёду и захмелел, но, захмелев, стал ещё несговорчивее.

— Всё, всё, всё. Митька от меня уж ничего не получит. Моё терпение лопнуло. И вообще, на кой чёрт он выполз из Пскова? Сидел бы там у дочки с зятем на печи да ел бы калачи. Ха-ха-ха.

Сговорились, что Дмитрий приедет в Волок и там в присутствии Михаила Ярославича и епископа они примирятся и заключат ряд, как водится, поцелуют крест в руках епископа Андрея, который и благословит этот мир.

Старая княгиня ехала в лёгкой коле и всю дорогу точила [144] слёзы. При встрече с мужем заплакала и того более, так что Дмитрию Александровичу пришлось утешать её, хотя сам он не меньше нуждался в утешении. Выслушав условия встречи, он вдруг сказал тихо, но твёрдо:

144

Точила — источала, лила.

— Прощения у него просить не стану.

— Но почему, Дмитрий Александрович?

— Потому что перед отчиной он в десять, нет, в сто раз виновнее меня. И потом, я старше его, я ему в отца место, дураку.

Как

ни уговаривали его князь и епископ, так и не смогли уговорить.

— Ну, нашла коса на камень, — сказал Михаил, когда они вышли с епископом на двор. — Что же делать?

— Всё равно надо ехать, сын мой. На мир оба согласны, и слава Богу. Увидятся, авось образумятся, братья всё же единокровные. Их нелюбие слишком дорого отчине обходится.

Старая княгиня тоже хотела ехать с ними, кое-как уговорили её остаться в Твери с Ксенией Юрьевной.

Ехали не спеша, на ночлегах гриди варили похлёбку, иногда жарили дичину, тут же подстреленную. Все ели, но Дмитрий Александрович от всего отказывался и спал плохо. Часто среди ночи шёл к потухающему костру, садился около, смотрел на тлеющие угли. И молчал.

Уже на подъезде к Волоку остановились на взгорке, слезли с коней промять ноги.

— Вот, считай, мы на месте, — сказал Михаил Ярославич.

И вдруг князь Дмитрий, стоявший около, пошёл на полусогнутых ногах в сторону и через несколько шагов повалился на бок.

— Князь! — кинулся к нему гридь, пытаясь подхватить его. Но не успел.

Подбежал Михаил с епископом Андреем. Дмитрий Александрович был в беспамятстве, но ещё дышал.

— Что с ним?

— Видно, сердце надорвалось. Сбегайте за водой.

Несколько гридей кинулись искать воду, но, когда нашли и принесли её, она уже не понадобилась. Князь был мёртв. А иерей читал отхожную молитву.

9. НИ МНЕ, НИ ИМ

Очень не глянулось князю Фёдору Ростиславичу, когда в его удел, в Переяславль, привезли хоронить Дмитрия Александровича. «С какой такой стати, — думал он, — в моём городе, в моём храме Святого Спаса хотят положить его? Там моё законное место, я там лягу, когда Всевышний призовёт меня». Так думал, но не говорил. Потому как в Переяславль понаехала вся родня покойного, и близкая и дальняя. Приехал из Костромы сын Иван с женой, из Москвы брат Данила Александрович с сыновьями Юрием и Иваном. Из Городца пожаловал и великий князь Андрей Александрович — смерть примирила его с братом.

От Волока гроб с телом сопровождали Михаил Ярославич с епископом. Приехали проститься с покойным ростовский и угличский князья с жёнами и детьми.

Где уж тут было Фёдору Ростиславичу заявлять своё неудовольствие, надо было размещать гостей, кормить, поить и даже готовить тризну по усопшему. Правда, на тризну родные навезли и питья и хлебов достаточно.

Отпевали Дмитрия Александровича в храме Святого Спаса, в котором когда-то и постригал его отец Александр Невский. И там же в правом приделе положили князя. Данила Александрович во время отпевания стоял рядом с братом Андреем и, покосившись на него, увидел в глазах слёзы. И они показались ему вполне искренними. На душе князя Данилы как-то потеплело от этого: «Всё-таки мы братья, и от этого не уйдёшь».