Хаос
Шрифт:
— Черт!
Я отодвигаюсь от перил, пробегая пальцами по густым волосам и пытаясь сообразить, что же мне делать. Мои братья здесь. Все четверо моих гребаных братьев.
Прыжок камикадзе через перила звучит все лучше и лучше.
— Что? — спрашивает Шон, но я уже иду к лестнице. Оглядываюсь через плечо и вижу, что все мои товарищи по группе следуют за мной. Я поднимаю руку. — Останьтесь здесь.
Конечно же, они не слушают меня. Когда спускаюсь к своим братьям, которые уже заняты тем, что пугают до усрачки охранника, заставляя его выглядеть карликом, четыре пары жестких обсидиановых глаз скользят по моему лицу, прежде
Мэйсон рассматривает их, его взгляд становится острее, прежде чем бросить вызов моему.
— Снаружи. Сейчас же.
Для меня его рычащий приказ — это просто мой упрямый старший брат, который сам себе упрямый начальник. Но для всех остальных…
— Воу, — говорит Шон, выходя у меня из-за спины, словно защищая. — В чем твоя проблема?
— Разве я с тобой разговаривал?
Предупреждение в голосе Мэйсона вызывает сирены в моей голове, и я инстинктивно сжимаю руку Шона, чтобы он не продвинулся еще на полсантиметра вперед. Я могу хотеть, чтобы он заплатил за то, что сделал со мной, но это не обязательно означает, что я хочу, чтобы он умер сегодня ночью.
К сожалению, черные глаза Мэйсона сужаются на моей руке вокруг руки Шона, и я почти уверена, что только что подписала Шону смертный приговор. Торопливо делаю шаг вперед и делаю то, что делаю лучше всего, включая свою спесивость.
— Перестань вести себя как придурок, Мэйсон. Скажи «Пожалуйста», и, может быть, я подумаю об этом.
— Кит… — предостерегает Райан, и я огрызаюсь на него:
— Почему вы вообще здесь?
Я знаю, что они здесь потому, что Кэл открыл свой большой гребаный рот, но я понятия не имею, как много он им рассказал. Достаточно, чтобы заставить их приехать сюда, но судя по тому, что Шон все еще на ногах, а не валяется на полу в кровавом месиве, предполагаю, что Кэл не рассказал им о том, что произошло шесть лет назад или обо всех признаниях, которые я сделала сегодня утром по телефону.
— Кэл сказал нам, что у вас тут недалеко шоу, — выплевывает Мэйсон, и, хотя он подтверждает, что Кэл ничего не говорил обо мне и Шоне, мой близнец — ходячий мертвец.
Я даже не утруждаю себя тем, чтобы посмотреть на него, потому что, если посмотрю, то почти уверена, что его глаза будут вылезать из орбит от того, как сильно я буду его душить.
— Очень мило с твоей стороны сказать нам, что ты в туре, — жалуется Брайс, напоминая мне, что я сказала своей семье, что не смогу приходить на воскресные обеды, потому что начала давать уроки игры на гитаре по выходным, как всегда хотела наша мама. Это было проще, чем рассказывать им о туре, группе, о сотне небылиц, которые я нагромоздила друг на друга.
— Очень мило с ее стороны сказать нам, что она играет в одной группе с клоунами из своей школы, — огрызается Мэйсон. Даже без поддержки моих братьев, он все равно чертовски дерзкий. Большие мускулы, черные татуировки, бритая голова.
Я скрещиваю руки на груди и в упор смотрю на него.
— И ты удивляешься, почему я тебе ничего не сказала.
— Ты им ничего не сказала? — спрашивает Джоэль, но это голос Адама, который превращают плохую ситуацию в действительно чертовски ужасную.
— Это те сумасшедшие братья, о которых ты нам рассказывала?
— Кого, черт возьми, ты
— Э-э, наверное, того большого сумасшедшего чувака с большими сумасшедшими глазами?
Я бросаюсь на пути Мэйсона еще до того, как он делает свой первый шаг вперед, прекрасно зная, что он может вырубить Адама и, вероятно, сделает это, если Адам не научится держать рот на замке. Клуб набивается битком, и кажется, что каждый огонек в этом чертовом месте излучает свой яркий свет на нас — на четырех гигантов за моей спиной, четырех гигантов спереди и меня в середине, пытающуюся контролировать всех восьмерых, как какой-то безумный миниатюрный укротитель гигантов.
— Слушайте, ребята, — говорю я самым громким голосом, — нам пора идти. Я поговорю с вами, после того как…
— Нихрена. — Мэйсон хватает меня за руку, когда я начинаю отворачиваться от него, и тогда происходит самое худшее. Шон толкает, чтобы сбросить его руку с меня, но Мэйсон не отступает.
В слепой панике я толкаю Шона так сильно, что он отшатывается назад и едва не теряет равновесие. Я так чертовски зла, что даже не знаю, на кого злюсь больше — на Шона за то, что он разбил мне сердце, или на Мэйсона за то, что он Мэйсон. Снова хлопаю ладонями по груди Шона, глядя на то, как он смотрит на меня — как будто это я предаю его, а не наоборот.
Я оборачиваюсь, когда не могу больше смотреть на него, и вижу жесткое лицо моего старшего брата.
— Какого хрена ты злишься? — рычу я. — Что я солгала? Мне очень жаль! Что я играю в группе с парнями из школы? Не тебе решать, черт возьми! — Он начинает перебивать меня, но я повышаю голос еще громче, как будто кричу в глубь гребаной ямы. — Что я путешествую с ними? Я взрослая гребаная женщина, и если ты сейчас же не успокоишься, то я вышвырну тебя отсюда к чертовой матери! — Ругательства взрываются направо и налево, и каждое не делает ничего, чтобы успокоить взрывную ярость внутри меня. Сегодня был не тот день, когда Мэйсон мог нажать на мою последнюю кнопку. На ней была большая красная табличка с надписью «Не нажимать!», и Кэл, как идиот, потащил его прямо к ней.
— Ты меня слышишь? — продолжаю я, прекрасно зная, что все в радиусе пяти миль прекрасно слышали каждое мое слово. — У тебя два варианта. Пожелай мне хорошего шоу, и я поговорю с тобой после, или продолжай бесить меня и вали на хрен домой.
Мой тон смертельно серьезен, и по тому, как Мэйсон обдумывает мои слова, он это понимает. Если он снова попытает счастья, я вызову охрану, и потребуется десять человек, чтобы вышвырнуть его, но они это сделают.
Темные глаза не отрываются от меня, пока не перемещаются к Шону за моим плечом, и я смотрю, как они превращаются в смертоносные черные бриллианты, обещая невыразимую боль, если Шон когда-нибудь прикоснется к нему снова.
— У тебя две секунды, — предупреждаю я.
Мэйсон смотрит на меня сверху вниз, занимая гораздо больше двух секунд и хмыкает. И когда я вижу свою возможность, приподнимаюсь на цыпочки и обвиваю руками его шею, как в ловушку заключая его в крепкие объятия, которые, как я надеюсь, разрушают его скорлупу. Я люблю своего брата. Люблю до смерти. И не колеблясь все ещё буду любить его до смерти, даже если он продолжит вести себя как доминантный самец-горилла на крэке.
К счастью, его твердые как камень плечи расслабляются под моими объятиями, теряя остатки напряжения, когда я говорю: