Харама
Шрифт:
Себастьян сказал примирительно:
— Даниэль, не губи меня. Ты — единственный, кто одет, значит, тебе и хлопот меньше. Не задерживай всех, девушки умирают с голоду.
— А я — нет, не хочу я есть, понимаешь? Не возьму ни кусочка, значит, и идти мне незачем.
— Так ты бы это раньше сказал. А теперь тебе выпало идти, и ты пойдешь. Пойдешь как миленький! Хоть бы ты потом и не ел, раз не хочешь! — кричал Фернандо.
Видя, что тот не шевелится, он схватил его за рубашку.
— Ты меня понял? Вставай!
Даниэль резко вырвался и обернулся к Фернандо:
— Пусти, ты! Сказал — не пойду! Чихать я хотел! Понял?
— Ерунда это, если ты его не убедишь…
— Ну и хорош же! Стыда у тебя нет. По какому такому римскому праву ты должен быть лучше других? Ты что о себе воображаешь?
— Брось, Фернандо, оставь его, — уговаривал Мигель, — лучше его не трогать. Ну что ты с ним сделаешь? Не тащить же его волоком. Я пойду вместо него, и конец. Пойдем — ты и я. А его судок оставим наверху, раз он заявляет, что не хочет есть, и все тут.
— Но это не дело, Мигель! Ему достался крест! Почему он не пойдет? Значит, он может у нас вытворять все, что его левая нога захочет? Ишь какой тут нашелся!
— Ну, а что я могу с ним сделать? Не вести же его силой?
— Если Даниэль не пойдет, и я не пойду. Хватит. Пусть хоть кто идет.
— Что вы за люди, одна тоска! — сказала Паулина. — Час-то уже который!
— А я при чем? Я по жребию освобожден. С этим надо считаться.
— Я на месте Фернандо тоже не пошла бы, — сказала Мели. — Дурак он будет, если пойдет.
— А все этот эгоист Даниэль!
— Не понимает он товарищества, — подхватила Алисия. — И дурака ты сваляешь, если пойдешь.
— Ты бы помолчала.
— Почему это мне молчать? Я за тебя же вступаюсь. И вообще, ты со мной таким тоном не разговаривай.
— Ладно, — отрубил Мигель. — Я иду наверх. Если есть еще добровольцы, пошли. Если нет, пойду один.
Тито встал.
— Я с тобой. Подожди.
Себас положил голову Паулине на колени и сказал:
— Послушайте-ка, раз уж вы идете, захватите эти три бутылки и наполните их там.
Мигель и Тито молча взяли одежду и бутылки и отошли к зарослям ежевики. Оделись.
— Ну и денек, — сказал Тито. — Тебе рассказали, что у меня произошло с Фернандо?
— Мели нам рассказала.
— Эта Мели — подстрекательница. Во всем она и виновата. Потом еще рассказывает. А теперь вот Даниэль отказался идти. В общем, сегодня у нас что-то не клеится, это ясно. Попадаем из огня да в полымя.
— Да ты не огорчайся. Трения всегда бывают. Не стоит придавать им большого значения.
— Это верно, но зачем мы сюда приехали: хорошо провести время или ругаться друг с другом? Меня от этого тоска берет. Кому это нужно каждую минуту ждать чего-то эдакого… Мелочи жизни.
— Ну и что, дружище, ты их и принимай такими: все пустяки.
— Но
— Ну и свалял бы дурака. Дело-то не стоит того.
— И Фернандо неплохой друг, но видишь, что с ним бывает. Я тебе скажу, если б не он, а кто другой схватился в воде со мной, я бы иначе с ним обошелся. А ведь все из-за Мели, она была во всем виновата.
— Так что? Она и тебе нравится?
— Мне? Ну вот еще! На что она мне… А после сегодняшнего случая — тем более. Ставлю крест, и точка. Для меня Мели больше не существует. «Привет, как дела?» — или: «Прощай, доброй ночи!» — вот и вся Мели для меня с этого дня. Точка.
— Слушай-ка, что это такое ты говоришь? Зачем ты в бутылку лезешь?
— Только так. Сам потом увидишь. Уже хватит ее глупостей. Где бы она ни появлялась, тут же ссора и бестолковщина. Подстрекательница она и скандалистка, вот она кто.
Мигель улыбался, затягивая ремень.
— Гляди, как ты разозлился. Ну, я готов, а ты?
— Пошли.
Они тронулись в путь.
— А кому, ты говоришь, нравится Мели? — спросил Тито.
— Никому. Разве я про это говорил? Ничего не знаю.
— Минуту назад ты сказал что-то вроде этого.
— Да нет же, нет. Ничего такого я не знаю, да и откуда. Она, конечно, девчонка что надо. Думаю, многим она должна нравиться…
Они поднимались на насыпь по выкопанным в земле, петлявшим по склону ступенькам.
— …Но точно ни о ком ничего сказать не могу.
Они замолчали, потому что подниматься было тяжело, наверху остановились перевести дух и стали оглядываться по сторонам. Вершины деревьев все еще оставались у них над головой. Отсюда видны были плотина и водохранилище. На другом берегу — густые заросли ивняка и падуба, в их тени тут и там устроились группы отдыхающих. Повыше, на отлогом склоне, словно море волновалось — паслась отара овец. Пастух в белесой шапке приблизился к берегу и, опершись на посох, с отсутствующим видом оглядывал людей.
— Ну, а как ты думаешь, Фернандо бегает за Мели? — спросил Тито.
— Может быть.
Железная дорога шла по высокой насыпи, пересекая равнину напрямую. По склонам насыпи карабкались кусты, которые доставали до вагонных колес, а там, дальше, где поднимались холмы, железная дорога, не сворачивая, врезалась в них узким туннелем. Отсюда виден был нижний бьеф плотины. Сотни людей в купальных костюмах жарились на солнце, расположившись на бетонных плитах. На раскаленной полосе скапливались, копошились маленькие людские фигурки — яркая, пестрая мешанина: руки, ноги, торсы, головы, купальники, — полная анархия, ни намека на порядок.