Хасидские рассказы
Шрифт:
Обрамленное густыми, пепельно-серыми, растрепанными волосами, ее маленькое личико, с бледными щечками и мечтательными глазами, показывается то справа, то слева Однако, ее движения слишком медленны, улыбка на лице слишком бледна, и взгляд слишком неподвижен, чтобы игра эта могла уже рано поутру оторвать «Янкеле-обжору» (так звали его дома) от груди.
Он сильно занят: он смотрит на сестру, но ему некогда заняться ею.
Одну ручку он держит под боком, на котором он лежит на коленях матери, другой отгибает край ее открытой на груди рубахи,
Хаим облачился уже в талес и филактерии и молится, шагая по комнате.
Он часто останавливается, бросает взгляд на Соре, хочет ей что-то сказать, но тут же взглянет на старика и опять начинает шагать.
Старика он боится.
Старик думает, что теперь еще прежние, добрые времена, когда еврей мог помолиться, как следует, слово за словом читать по молитвеннику… Теперь на одну пару поношенных штанов семь торговцев! Он, правда, принял вчера меры предосторожности; — условился за шесть рублей без пяти копеек, оставил задатка семь злотых и двенадцать грошей… уходя дал три копейки дворнику, чтоб тот до его прихода не впустил во двор ни одного старьевщика… Однако, он неспокоен. Кто знает… пока он достанет компаньона!
Он пьет уже чай, держа стакан на ладони и дуя на него перед каждым глотком, и не знает еще, что предпринять.
Трудно достать компаньона!
К кому обратиться? к процентщику? — он с него кожу сдерет! К лавочнику? — этот последний грош у него вырвет!..
А если уж удастся достать компаньона, так ведь придется отдать ему половину барыша, хотя торговался он один.
По временам он достает у Соре несколько злотых, но сегодня — куда! еще вчера она сказала ему, что ей не хватит денег на закупки!
А, может, она все-таки поверит ему на один день из узелочка Ханэ?
Он боится, однако, сделать попытку… он уж не раз пытался и потом лишь каялся.
Он еще раз бросает взгляд на Соре, и ему кажется, что момент как раз подходящий.
Она уж положила Янкеле обратно в колыбельку. Стоя возле него, она одевается и улыбается такой доброй улыбкой, что — авось выгорит…
— Я думал ночью, — делает он попытку, — покупка очень удачная. Я, слава Богу, заработаю…
— Дай Бог, — отвечает Соре, — пусть это будет на счастье Янкеле. С тех пор, как он родился, легче подвертывается заработок…
— Я думаю, — обращается к ней Хаим с заискивающей улыбкой, — что это на счастье Ханэ. Знаешь, Соре, когда я покупал, я так думал: из прибыли нужно будет взять хоть треть для Ханэ! И вот, когда я так думал, барыня стала мягкой, как шелк, и давай сбавлять с цены один пятачок за другим.
— Тем лучше, — улыбается ему Соре, и становится, кажется ему, моложе и свежее… «Былые годы, — мелькает у него в голове, — что ж, если б лучшие времена…» Но ему некогда думать об этом…
— Итак, Ханэ — компаньонка!
— Прекрасно, чего ж лучше!
— Да, — бормочет он, — если Ханэ — компаньонка… я рассчитываю-таки на
— Ну, так что? — спрашивает Соре, навострив уши и уставив на него глаза… «Он уж к чему-то ведет… он уж хочет чего-то», — подозрительно думает она.
— Так что? Так я хочу, чтоб она была действительной компаньонкой… чтоб она вложила в дело часть капитала.
— Что? что ты говоришь? — Соре ушам своим не верит и, не получая ответа, набрасывается на него:
— Разбойник! изверг!.. Вот отец! вот муж! Знает, что девочка так больна… что я дала обет не спекулировать ее деньгами… Это ведь ее деньги! ее кровные деньги! Корзинку иной раз понесет за мной, я иногда даю ей сколько-нибудь…
Соре успокоиться не может… Хаим хочет что-то ответить, но старик не дает:
— Молчи уж лучше, Хаим, молчи, не видишь разве, что Сореле права?.. Иди, поищи себе компаньона… не обижай людей… живи сам и дай жить другим.
Хаим молча кладет в свой мешок кусок хлеба с луковицей и уходит из дому. Старик напутствует его:
— Видал ты, как птички подбирают крошки на дворе? Крошку покрупнее берут вдвоем…
* * *
В постели старика Ривке спит не менее беспокойно, чем прежде. В молодой голове бродит мысль, не дающая крепко уснуть…
Она имела «встречу»!
Однажды под вечер, возвращаясь с фабрики, она столкнулась на тротуаре с каким-то молодым человеком. Она шла прямо, думая, что он уступит ей дорогу, но тот ни с места, — так уставился ей прямо в лицо своими весело смеющимися серыми глазами, что она вся вспыхнула. Она посторонилась и пошла домой быстрыми шагами. Заворачивая в боковую уличку, она против своей воли обернулась и увидела, что он стоит на том же месте и смотрит ей вслед с тою же улыбкой, сверкая двумя рядами своих белых зубов.
— Я расскажу это Ханэ, — думает она и, однако, она этого не сделала: что поймет эта бедняжка, больная Ханэ!
Несколько дней спустя она с ним встретилась опять. Сердце ее начало биться усиленно, ей стыдно поднять глаза, она быстро проходит мимо, но так неловко, что чуть не поскользнулась на гладком тротуаре.
Удаляясь, она (кажется ей) чувствует, как его светлая, веселая улыбка скользит по ее голой шее.
Это пугает ее: ей кажется, что это замечают все прохожие, и она убегает еще поспешнее.
Раз он вырос перед нею, точно из-под земли.
«Ах!» — вскрикнула она, а он стоит и загораживает ей дорогу.
— Кажется, барышня, — говорит он, — я имею счастье быть знаком с вами.
«Барышня», — сказал он ей!
Она тем не менее сердится и отходит от него нетерпеливо и полуиспуганно. Однако, должна она признаться, голос у него очень приятный. «Золотой голос», — говорит ей сердце…
С тех пор они встречаются почти каждый вечер; она с ним не говорит, молчит, но больше уж не убегает от него…