Хасидские рассказы
Шрифт:
— А если из общины будут платить? — спрашивает Иона.
— Ну, да так они и расщедрились!
Иона топнул ногой.
— Должны платить!
— Иона, — говорит кондитер, — сдержись! Не впутывайся в общественные дела! Давно уже не было раздора в общине? Хочешь снова раздуть пожар?
Гешель того же мнения:
— Дайте мне сироту, я отведу его в синагогу.
— Я сам его отведу, — резко заявляет Иона.
— Так чего же ты пристаешь?..
Берель и Гешель пожимают плечами и уходят. Иона
— Помни же, Гешель: за рубль в неделю.
— Помню, помню, — отвечает Гешель.
— Какой-то бес в него вселился, прости Господи! — говорит кондитер.
— Ну, действительно жалко, — отвечает Гешель.
— Понятно, жалко. Но знаешь, что я тебе скажу, брат? Жалость — самое дорогое блюдо для бедняка
Они сворачивают в сторону и заходят в первый попавшийся кабачок.
Иона все еще стоит посреди улицы, держа сироту за руку. Он еще не пришел к окончательному решению.
4
В синагоге перед вечерней молитвой
— Ты здесь зачем? — спрашивают Иону, увидев его в синагоге.
В городе, слава Богу, тихо. Все успокоились, закурили трубки, и пошли обычные разговоры для времяпровождения. О покойном Авигдоре сказано было много хорошего — все, что можно было сказать. Перешли к хлебным сделкам, заговорили о воинской повинности, о политике… Об эмиграции тогда еще не знали.
Сироту встретили ласково. Кто его ни замечал, останавливался, вздыхал. Кое-кто даже погладил его по головке…
Вдруг все заволновались и устремили взоры на средину синагоги, где находится амвон. Там появился Иона и поставил мальчика на стол. Ребенок заплакал, — он хочет сойти со стола, хочет хоть сесть, ему страшно смотреть с высоты на толпу. Но Иона не пускает. Он крепко держит ребенка за воротник и старается его успокоить.
— Молчи, Довидль, молчи. Для тебя я стараюсь!
Мальчик продолжает всхлипывать, но уже тише. От восточной стены кричит один из богачей:
— В сапогах на амвон! Прочь безбожник!
Иона узнает голос говорящего и отвечает спокойно, но твердо;
— Не пугайся, Рувеле, не пугайся, праведник! Босиком стоит сиротка, — на нем давно нет сапог.
И, разгоряченный собственными словами, он со злобой продолжает:
— Стоять он здесь будет, пока богачи не позаботятся о нем.
Заинтересованная публика молчит.
— Ему, положим, трудно стоять. Босиком он ходил и на кладбище, по дороге поранил себе ногу. Но стоять он должен, прихожане! Должен, потому что он сирота, и некому позаботиться о нем.
— Полюбуйся-ка на этого благодетеля! — кричит кто-то сзади.
— Молиться, молиться! — кричит другой.
— Кантор, к алтарю! — командует синагогальный
Иона с такой силой ударяет кулаком по столу, что гул разносится по всей синагоге. Стоящие поближе испуганно отскакивают в сторону. У амвона стоит дайон, реб Клейнимус. Во время описываемой сцены он успел окончить свое чтение и закрыл свое измученное от напряжения, а может быть, и от голода лицо руками. Вот он отнял руки от лица. В старческих, выцветших глазах светится немая, глубокая скорбь.
— Иона, — робко говорит он, — нельзя силой.
— Молиться не дам! — кричит Иона, хватая с амвона подсвечник.
Староста сел. Кантор остановился на полпути к алтарю.
— Ребе! — зло говорит Иона, обращаясь к дайону. — Вы думаете, молиться хотят они? Боже упаси! Они хотят ужинать. Ведь жены уже готовят ужин. Их ждет горячий суп, хрустящие бублики, кусок жирного мяса с острым хреном. Может быть и сладкая морковь. А сироте есть нечего.
— Не твое дело! — кричит кто-то, прячась за спинами. Реб Клейнимус снова закрывает лицо костлявыми руками, а Иона кричит в ответ.
— Нет, мое дело! Вы разбежались с похорон, как мыши, а сиротку оставили на меня. Но на то была не ваша, а Божья воля! Бог знает, что делает. Он знает, что у бедняка есть милосердие, что он не оставит беспомощным сироту.
Мальчик начинает понимать, о чем говорят. Он немного выпрямляется, правую ручку кладет Ионе на плечо, и так остается стоять, придерживая левой рукой поврежденную ногу.
Единственная пуговица разорванного кафтанчика отстегнулась. Из-под рваной рубашки выглядывает истощенное грязное тело. На лице мелькает странная, грустная улыбка… Он не боится толпы.
Он чувствует, что Иона Бац царит над всеми, и что он опирается на Иону Баца,
— Смотрите, богачи! Смотрите, евреи милосердные! — мягко говорит Иона. — Сиротка босой, с искалеченной ногой.
— У меня найдутся сапожки. Старые, но целые.
Ионе знаком этот голос.
— Хорошо, — говорит он, — это дарит реб Иосель, начало хорошее! Но на мальчике нет и рубашки.
Кто-то другой заявляет, что жена его наверное не поскупится и пожертвует несколько рубашек.
— Хорошо, — говорит Иона, — я уж знаю, Генеле не откажет. Ну, а верхняя одежда?
Кто-то обещает и это. Иона все принимает.
— Но кормить, — продолжает Иона. — Кто кормить его будет? Почему молчит реб Шмерль? Почему не говорит глава общины?
Реб Шмерль, тучный еврей, с нависшими бровями, совершенно закрывающими глаза, и заплывшим лицом, неподвижно сидит над Мишной.
— Здесь не место разбирать мирские дела, — тихо и степенно говорит он, обращаясь к обступившим его прихожанам. Эти слова в минуту облетают всю синагогу: «Реб Шмерль говорит, что тут не место для таких дел»…