Хемлок, или яды

Витткоп Габриэль

Мари-Мадлен познакомилась с шевалье Тассило де Паваном -галантным французом, имевшим некий загадочный и нерегулярный источник доходов. Шевалье утверждал, будто выполнил несколько деликатных поручений герцога Монмутского, но, похоже, в любом деле предпочитал двойную игру. Впрочем, это двурушничество подвело его с перчатками, так навсегда и оставшимися без пары: давным-давно он где-то потерял один кремовый замшевый экземпляр и теперь беспрестанно теребил второй. Тассило де Па-ван любил как женщин, так и мужчин - точнее, души в них не чаял. В карманах он постоянно носил высохшую апельсиновую кожуру, чей аромат накладывался на бараний запах самого шевалье, никогда не смешиваясь и не заглушая его: одним словом, в этом человеке все было двойственным.

—Я родился под знаком Близнецов, - с радостью пояснял он.

Из любопытства Мари-Мадлен приспособилась к столь еретическому образу жизни, пусть иногда и порицала его. Шевалье изображал удивление:

—Полноте,

мадам! Что поделаешь, если вы худосочны, как античный пастушок? Впрочем, вам это очень идет, ну а мне ненавистна докатившаяся уже и до Франции фламандская мода, которая требует, чтобы женщины буквально лоснились от жира.

После чего они помирились, ну а впредь, если и говорили о праведном пути, то лишь затем, чтобы посетовать на сопряженные с ним опасности.

В вопросах моды Тассило де Паван был превосходным советчиком. Он уговорил Мари-Мадлен отказаться от тяжелых вышитых подолов, корсетов на китовом усе, обшитых сутажом крестьянских юбок, высоких воротников и принять текучие робы с высокой талией, мягкие пелерины, грациозные шарфы, рукава из простой бельевой ткани и естественные прически с ниспадавшими каскадом волосами: словом, принять английскую моду, что поддерживала гармонию между телом и одеждой.

Он преподал Мари-Мадлен немало уроков, в частности, рассказал о basket judges [152] , которые, не получая жалованья, жили исключительно на щедроты сутяг и выносили соответствующие решения; предостерег от хитрых карманников и показал на берегу реки Флит, так напоминавшей Бьевр, тюрьму для несостоятельных должников.

152

Судьи с корзинами (англ.).

Придворные герцога Монмутского иногда приглашали Тассило и Мари-Мадлен на оргии в домишках, недавно построенных в лесу Сохо. Публика там была разношерстная: богатые вельможи, трактирные шлюхи, остряки, вертопрахи, painted menс жемчугами в ушах, едва расцветшие юнцы, монахи-расстриги, разгульные мещане, состарившиеся в банях гермафродиты с потрескавшимися на морщинистых лицах румянами - потрепанный, затрапезный, но полный жизни народец.

Пока музыканты (включая одного с жирными волосами и заячьей губой) исполняли мелодии Джеймса Пезибля и гальярды Джона Доуленда [153] , на стол подавали жареную форель, которую гонец доставлял живьем прямо из Эдемского сада, тушеную в испанском вине солвейскую тюрбо, персикового цвета окорок и большие куски запеченной в жженом сахаре ветчины, просяную похлебку, сваренные в тряпке и залитые мятным соусом ягнячьи ноги, розовые мидлендские сосиски с перцем и майораном, овсяное печенье, шотландских куропаток, а также замаринованное в рассоле и поджаренное пряное говяжье филе с гарниром из капусты, свеклы и плавающей в масле моркови.

153

Пезибль, Джеймс (ок. 1656 -1721) - французский барочный композитор, живший в Лондоне.

Гальярда - старинный итальянский танец.

Джон Доуленд (1563 -1626) - английский композитор и лютнист.

Играли мадригалы прошлого столетия - «Графа Солсбери» и «Скажи мне, Дафна», затем отплясывали ригодон с обнаженными девицами и переодетыми юнцами. Гости почти не слушали музыку, а кое-кто напевал себе под нос, стуча ножом по бокалу. Выкликали клоуна, и тот нес свою бритую голову в малиновой маске на брыжах шириной в локоть, перегораживая дверные проемы. Внезапно, словно протрубил ангел Страшного суда, гости в величайшей спешке бросились раздеваться. Впрочем, многие продолжали есть, а музыка не смолкала. Одну уже немолодую даму с отвисшими грудями громогласно вырвало на китайский ковер. Опрокидывались бутылки и горящие канделябры, которые быстро тушили лакеи. Какая-то девица, заткнув нос, вылила целый флакон мускуса на клубок совокуплявшихся гостей с намертво спутанными руками и ногами, что напоминал «крысиных королей» в корабельных трюмах, источающих омерзительный запах разврата. Один распутник мочился на спину упавшей в обморок барышни, а другой посыпал солью рухнувшего на тарелки голого юнца с соусом в волосах.

К чему рыдать, нежнейшая Филлида,

В сей рощице, где властвует Амур?..

Музыканты сбивались.

Он ей манилку распердолил,

Потом парилку запроторил,

Махерку ей замалосолил

И хлюпалку наканифолил...

Взобравшись на стол и задрав до пояса юбки, Мари-Мадлен распевала песенку псарей, пока незнакомец целовал ее маленькие округлые ягодицы, ляжки и даже красные чулки, закрепленные под коленями черными подвязками в блестках. Сей номер имел оглушительный успех, и воспитанный иезуитами либертин с крашеными желтыми волосами затянул ту же песню на мотив «О Salutaris Hostia» [154] ,

который тотчас подхватили все разом, заунывно и нескладно заорав под стоны блудодеев и под икоту блюющих. А затем радостными возгласами и воплями встретили голого горбуна, полюбовались его изумительными пропорциями, после чего с надрывным смехом и пуканьем заставили совокупиться с беременной девицей на шестом месяце. Старик напомнил гостям, как в присутствии герцога Монмутского кое-кто из них оприходовал еще свежего и единодушно одобренного висельника, и все дружно это подтвердили. Потом мужчины стали в круг, именуемый «Венком добродетелей», а накрашенный, словно для сцены, но слишком тощий для этого богопротивного венка гермафродит отбивал такт ударами в живот по примеру желтовласого либертина.

154

«О, спасительная жертва» (лат.) - один из евхаристических гимнов, написанных Фомой Аквинским.

К вечеру Мари-Мадлен мало-помалу пришла в себя. Вскоре она покинула сборище вместе с Тассило де Паваном, который даже пьяным сохранял остроумие и вызвался отвести ее домой, так как гулять одной по лесу крайне опасно. В сумерках они вышли на улицу, и там их овеял восхитительно чистый воздух. Высокие деревья купались в жидком ультрамарине, прояснившемся до мыльной синевы над поляной, где у распряженных карет конюхи поили лошадей.

Друзья уселись на траву. Мари-Мадлен была все такой же бледной, еще не успела поправить шиньон, и волосы ниспадали вялыми локонами, длинными распрямленными прядями до самого пояса. Тассило подозвал проходивших мимо молочниц с ведрами на коромыслах и купил пинту свежего молока. Они молча выпили, не заметив за спиной высокой цикуты, покачивавшей кремово-белыми, как молоко, зонтичками.

Мари-Мадлен узнала, что Булыга раскололся, а ее саму заочно приговорили к смертной казни. Плохие вести принес шевалье - со всеми знакомый и всегда в курсе всех событий, происходивших в мире - от Рима до Амстердама.

—Я знаю, мадам, что по воле Людовика Великого государственные секретари, не дожидаясь признания Булыги, потребовали у британского правительства вашей экстрадиции. Мне также известно из надежного источника, что несколькими письмами по данному вопросу обменялись Кольбер [155] и его брат Круасси.

155

Кольбер, Жан-Батист (1619 - 1683) - французский государственный деятель, интендант финансов, член Французской академии.

Она не на шутку встревожилась, ведь маркиз де Круасси, посол Франции при дворе Карла II, пользовался большим влиянием.

—Что же делать?

—Для начала подождать. Самое главное - не бросайтесь в волчью пасть: вы же знаете, что говорят о вас во Франции, - сказал он, аккуратно натянув перчатку. Маркиза покраснела, так как уже не раз подумывала вернуться в Париж инкогнито.

Лондонская жизнь оказалась еще дороже парижской, а бережливостью Мари-Мадлен никогда не отличалась, так что деньги утекали сквозь пальцы. Наибольшей роскошью стало вино: даже несчастное шампанское от мозолей на ногах или какое-нибудь местное красное, у которого с пиренейским понтаком общим было только название, покупались по заоблачным ценам. Мари-Мадлен продала парочку драгоценностей, а затем решила покинуть квартал Сент-Джеймс с его красивыми домами и гасильниками для факелов на дверных наличниках и поселилась в Саутуарке, у Лондонского моста - в просторном домине прошлого столетия, который склонял над зловонной улочкой свое чело, распухшее консолями, словно от менингита. Здание принадлежало бывшему торговцу кожами и шкурами Уильяму Крамблу. Этот кривобокий старик носил высокий пикейный колпак, низко нахлобученный на розовые насмешливые глаза и защищавший их от яркого света. Крамбл сдал Мари-Мадлен высокую комнату с красным плиточным полом и вечно сырыми стенами, которой придавал некое подобие изящества расстроенный вёрджинел [156] с продавленной сидушкой. Дверь вела в конуру, куда два-три раза в год заглядывало солнце. Там-то Мари-Мадлен и спала на обитой войлоком кровати, а Наплечница располагалась на тюфяке в углу. По воскресеньям звонили колокола церкви святого Спасителя, и ночью сизые крысы, прибывавшие на больших судах из Азии, устраивали баталии.

156

Вёрджинел - небольшой столообразный клавишный струнный инструмент, разновидность клавесина.

Навестив как-то Мари-Мадлен в Саутуарке, Тассило де Паван рассказал, что она занимает те самые комнаты, где жила Прекрасная Ирида - куртизанка, умевшая тайком выворачивать чужие карманы. Недавно ее нашли с перерезанным горлом и наполовину отрубленной головой в луже крови, которая, просочившись под дверью, вытекла на лестницу. Среди великого множества клиентов убийцу найти не удалось, и, поскольку все произошло при закрытых дверях, сильное подозрение пало на старого хрыча Крамбла, хотя никаких улик против него не было.