Хищник
Шрифт:
Она убрала руки со столешницы и, не сдержавшись, схватила Тристана Кейна за плечи, впиваясь ногтями в крепкие мышцы, а он удерживал ее рукой за шею, как в тот раз в пентхаусе. Истинная сила его тела пробуждала в ней желание двигать бедрами, подстраиваясь под его темп. Но она не могла. Он двигался так резко, так стремительно, что она оказалась прикована к месту и просто позволяла ему погружаться и выходить из нее, просто дышала и сжимала мышцы в ритме, который не мог сравниться с ритмом его бедер.
Все было примитивно, грубо, развратно.
Жарко, дико, безумно.
Но заставляло Морану кричать в его ладонь и видеть звезды за закрытыми
Соски болели от трения о ткань платья и остро нуждались в прикосновениях. Ей хотелось схватить его руки и прижать к своей груди. Хотелось спустить платье, наклонить его голову и заставить пососать ее ноющие соски. Хотелось почувствовать прикосновение его языка к ее жаждущей груди, почувствовать влажность его рта, пока он вонзался в нее бедрами, словно машина.
Но она не могла. Морана впилась пальцами в его кожу.
Боже, она ненавидела его. Но он был хорош в этом. Очень хорош.
Стук раздался снова.
По спине от тревоги пробежала дрожь, даже когда она выгнула ее дугой. Грудь лихорадочно поднималась и опускалась, капелька пота стекла в декольте. Морана сжала ладонями его плечи, Тристан Кейн сжал пальцами ее шею.
А потом он внезапно согнул колени, сделал толчок вверх, и ее разум отключился. Отключился от силы толчка, который она прочувствовала до самого нутра. Морана стиснула зубы, а жар в ее животе сворачивался все туже и туже. Он врывался снова и снова, и пальцы у нее на ногах опалило внезапным жаром, который поднялся по ногам и спине к тому месту, где он держал ее за шею. Жаром, который распространялся оттуда, где он вонзался и вонзался в нее, а заканчивался там, где лежала его рука. Напряжение все нарастало, пока тепло разливалось по рукам и ногам.
И внезапно с очередным толчком ее тело замкнуло и взорвалось: под ее веками – чистой, всеобъемлющей чернотой, внутри ее тела – всепоглощающим огнем, какого она не испытывала прежде, на ее коже, в спазмах мышц. Морана запрокинула голову, приподняла бедра от столешницы от чистой силы оргазма и на миг открыла рот в безмолвном крике под его ладонью. Он продолжал двигать бедрами, входя и выходя, входя и выходя, задевая эту точку снова, и снова, и снова.
Это было уже слишком. Морана пыталась помотать головой, пока ее тело кричало в экстазе, но его руки не давали ей пошевелиться.
Он продолжал двигаться.
Она продолжала разлетаться на части.
Не успев опомниться, Морана укусила его руку в попытке найти опору среди мощных потоков удовольствия, захлестнувших все ее чувства, заставлявших ее сдавленно выть, скулить и стонать, а она продолжала кусать, кусать и кусать его руку до крови.
Стук раздался снова.
Ее рот наполнил вкус меди и ржавчины. Он не убирал руку. Она не разжимала зубы.
Тристан Кейн вошел в нее в последний раз, а потом замер, пульсируя внутри. Рефлекторно напряг бедра и разразился собственным оргазмом, заставляя ее стенки дрожать от ошеломляющих отголосков. Его неглубокие толчки усиливали удовольствие, стимулируя ее, пока она сжимала его изо всей силы. Он крепко держал ее за шею, издавая одно лишь тихое урчание. Его дыхание было быстрым, порывистым, неглубоким, как и его толчки, и Морана дышала с ним в такт.
Хватит с нее. Хватит.
Она не чувствовала рук и ног. Не чувствовала лица. Не чувствовала даже зубов. Она еще никогда такого не испытывала.
Она не открывала глаз, тяжело дыша и ощущая, как он медленно опадает внутри нее.
– Морана? – Голос отца ворвался в ее одурманенный мозг.
А вместе
– Прекрати дуться, как ребенок, и выходи, – велел отец с той стороны двери. – Ты сидишь там уже слишком долго.
Морана стиснула зубы, когда Тристан Кейн вышел из нее, и преисполнилась желанием застонать от этого движения. Он убрал от нее руки и, отвернувшись к двери, выбросил презерватив и застегнул брюки, стоя к ней спиной. На мгновение Морана осталась сидеть на столешнице, собираясь с мыслями, а потом спрыгнула с нее. Ноги задрожали на каблуках. Колени ослабли, бедра горели, а лоно болело, истерзанное, использованное. По-настоящему оттраханное.
Она выпрямилась, повернулась к зеркалу и едва сдержала громкий вздох. Ни один волосок не растрепался у нее на голове. На шее не осталось ни единого отпечатка. Если не считать смявшегося платья и раскрасневшейся кожи, не было видно никаких признаков того, что она только что перенесла какую-то физическую нагрузку, даже быструю пробежку, не говоря уже о сексе.
Захлопав блестящими округлившимися глазами, она расправила платье, разглаживая складки, пока оно не село как положено – как сидело на ней весь вечер. Сделала глубокий вдох, давая коже успокоиться, пока легкая дрожь, пробежавшая по обнаженной спине, не осталась единственным свидетельством ее беспокойства.
Морана ощутила его присутствие через мгновение после того, как привела себя в порядок. Встретилась с ним взглядом в отражении зеркала, внимательно изучая его. Как и в ней, в нем ничто не выдавало, чем он только что занимался. Она сглотнула. И почувствовала оставшийся привкус меди и ржавчины.
Посмотрела на руку, за которую его укусила, и ее охватил шок, едва она поняла, что это была та же самая рука, которую он порезал ножом в ее доме. Рука, которая заживала. Но зубами она здорово ее повредила.
Подавив непроизвольное желание извиниться, Морана поджала губы и выпрямила спину.
– Мисс Виталио, – раздался громкий голос головореза. – Ваш отец требует, чтобы вы вернулись за стол.
Да, конечно. Пусть засунет свое требование себе в зад.
Она не ответила, но повернулась к Тристану Кейну с нарочито невозмутимым выражением лица.
– Не такая опытная, какой вы хотели мне показаться, мисс Виталио, – сказал он так тихо, что она едва его расслышала.
Но она хотела. Ярость, которая исчезла после кульминации, вернулась вновь, но была направлена не только на него, но и на нее саму. Ради всего святого, она позволила ему вертеть ей по всей столешнице. Столешнице в туалете. Она позволила ему взять ее грубо, быстро и торопливо. Позволила зажать ей рот и заглушать издаваемые ей звуки, пока прямо за дверью стояли люди ее отца, и все это в месте, в котором ее отец ужинал среди огромного количества врагов. Она позволила ему заставить ее кончить так сильно, что пришлось стиснуть зубы.
И ей это понравилось. Она хотела этого. Каждую. Секунду. Каждый. Толчок. Морана желала этого и не хотела, чтобы он останавливался. Если бы он не зажал ей рот, она бы кричала. Если бы он не зажал ей рот, она бы взывала к нему. А он даже не прикоснулся к ней. Их одежда осталась на своем месте. Она сама не собиралась к нему прикасаться.
Боже милостивый, о чем она только думала?
Один раз.
Всего один раз.
С этим покончено. Окончательно. Она желала уйти. Желала, чтобы он ушел. Морана хотела, чтобы ничто не напоминало ей о порочности ее собственного тела. Все оказалось запутано, запутано еще больше, чем она предполагала.