Хищники царства не наследуют
Шрифт:
Рассказ полился сам собой. Павел не перебивал. Его лицо опечалилось. Через полчаса поток слов иссяк, и Андрей отхлебнул из чашки уже остывшего чаю.
– Проблема в жизненном выборе – вечная проблема, – сказал ласково отец Илларион. – Когда человек выбирает бога, он все оценивает с точки зрения православной веры, которая главным своим постулатом видит приближение к Господу нашему, человеколюбие и раскаяние в собственном грехе. Выбираешь мирскую суету – покоя тебе не будет. Позаботься о своих грехах, а заботу о грехах ближнего оставь ему, церкви и Господу. Тогда тебе и жить будет проще, и горизонт увидишь,
– Я не могу существовать в этих координатах, – с болью в голосе сказал Андрей.
– Силы для того, чтобы жить, надо черпать в вере, во всепрощении, в доверии к людям. Даже самый гадкий с твоей точки зрения человек создан по образу божиему.
– Ты думаешь, я не подготовился к богословскому спору? – спросил Андрей с неожиданной ехидцей. – Вот что пишет ваш православный «Колокол».
Балыков достал из кармана сложенную вчетверо газету, отец Илларион со спокойной улыбкой наблюдал за ним.
– Цитирую дословно. Евангелие от Матфея: «Порождения ехиднины! Как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста!» Разве тут не говорится о том, что человек – источник зла? Или я опять из контекста цитату вырываю?
– Разумеется, говорится, – кивнул отец Илларион, – только Бог есть истина и добро, свет и радость. Человек зачат во грехе, живет во грехе и умирает во грехе. И только его стремление к богу и искреннее раскаяние освобождает от греха. В тебе кипит гордыня, ты считаешь себя правым, способным судить, то есть хочешь быть равным Господу, а это один из смертных грехов.
Андрей внезапно рассмеялся.
– Ты окончательно стал тем, кем хотел. Косным, негибким. Ты вещаешь зазубренные истины, не думая о том, какие они противоречивые, как они глупы и несовременны. И при этом судишь меня. Слово «грех» раз сто сказал.
– Нет, Андрей, – покачал головой отец Илларион, – я не сужу тебя, я страдаю вместе с тобой, ибо ты не видишь пути и света, а я никак не могу взять тебя за руку и повести по нужной дороге.
– Я пришел тебя спросить об этой нужной дороге, а ты мне талдычишь детские прописи, – с досадой сказал Андрей и поднялся.
– Может, и надо начинать с азбучных истин, чтобы понять, как справиться с собой и победить своих бесов? – задал риторический вопрос отец Илларион, подымаясь следом за посетителем.
– А есть ли они, эти бесы? – засмеялся желчно Андрей.
– Будь покоен, есть, – ответил ему отец Илларион, так и не превращаясь обратно в Павла. – Придешь ли еще или торопишься уехать?
– А приду! – неожиданно весело сказал Андрей. – Когда ты свободен будешь.
Уже вечером Андрей и Павел неспешно шли вдоль монастырской ограды. Со стороны брат выглядел нелепо: на темный подрясник сверху он надел теплый стеганый ватник, шею обернул серым кусачим шарфом, ноги сунул в войлочные сапоги с галошами. Он совершал со своим спутником вневременной и внепространственный переход из лектория в дальнюю избушку. Дорога вела к каскаду зарыбленных прудов, который со всех сторон обнесли крепкой оградой. В холодное время работы на прудовом хозяйстве почти не было, но Павел приходил в избушку сторожа, чтобы побыть в одиночестве. Владыка нестрого смотрел на такие его отлучки из лектория, зная, что тот не бездельничает.
Сторож хмуро
– Окрошку будем есть, – потянул носом, выражая явное удовольствие, Павел.
Он подошел к котелку и заглянул под крышку, там уютно лежали вареные картофелины и очищенные яйца с остатками лопнувшей скорлупы. Андрей сел на лавку, укрытую вязаным из тряпочек ярким половиком, и стал нарезать принесенный хлеб, отрывать мелкие головки у соленой кильки, бросая их на газету. Сторож не захотел присесть с ними за стол, что-то негромко буркнул, взял с гвоздика болоньевую черную сумку, шитые рукавицы и вышел вон.
Павел ловко покрошил картошку и яйца, собирая двумя пальцами крошки и отравляя их в рот, пачкая седоватую бороду. Потом он отрезал хвостики у длинного тепличного огурца и пары крупных розовых редисок, приговаривая «Жупки долой!». Андрей смеялся, как в детстве.
– Лук зеленый забыли! Вот беда! – охнул Балыков.
– Не забыли, а забыл! – намекая на свою предусмотрительность, изрек Павел, окончательно превратившись из отца Иллариона в прежнего себя. Он вытащил из кармана телогрейки свернутые колечком зеленые перья и победно продемонстрировал их брату.
– А колбаса? – неосторожно спросил Андрей и получил полный укоризны взгляд.
– Помнишь, как ты на юрфак поступал, а я с тобой приехал за компанию? В «Утюжке», кажется, купили мы какой-то колбасы.
– О, этого не забыть. Дрянь была еще та! Восемьдесят четвертый год, колбаса нормальная только в столице и водилась.
– Ага, да и денег у нас хватало только на одну каблучку.
– Слово какое вспомнил! – восхитился Андрей. – Каблучка! Баба Марфа так говорила. Кольцо колбасы – каблучка, а отрезанный кусок как? Ну, как называется?
Павел на секунду задумался, потом хлопнул себя по лбу ладонью от того, что промелькнуло в памяти знакомое слово:
– Коляска!
Оба засмеялись и наперебой стали вспоминать, как приехали на съемную квартиру, как развернули оберточную бумажку, да понюхали эту каблучку! А дух… ну, совершенно неживой! И решили сварить ее, кинув в кипящую воду. А вдруг колбаса просто сырая? Вспоминали, как поплыл по кухне удушливый запах, а в кастрюльке образовалась какая-то темная жижа с кусочками неплавящегося жира и оболочки! И как пришла квартирная хозяйка, отругала их, молодых дурней, за порчу прекрасного продукта – ливерной колбасы, да и выхлебала в одиночку варево, потому что они, ребята, не смогли побороть брезгливость и уступить голоду.
– С тех пор колбасы никакой не ем! – отсмеявшись, сказал Павел. – И тебе не советую.
Он замешал в том же чугунке, в котором варились картошка и яйца, аппетитную окрошечную смесь, полил сверху двумя ложками сметаны, приговаривая: «Завтра пост с самых звезд», и развел все из бутылки квасом.
– Квас монастырский? – предвкушая ответ, спросил Андрей.
– Да, из той же пекарни.
Разлили по мискам, Павел шепотом помолился, Андрей просто подождал для приличия. Стали обедать, сначала молча, потом с шутками, подбирая кусочками хлеба со дна мисок остатки кваса со сметаной.