Хищники (ил. Р.Клочкова)
Шрифт:
«А что, если эта странная женщина приревновала Эдгара Евгеньевича? Способна ли она в порыве страсти убить человека?» – пронеслось в голове у Дагу-ровой.
Ответить на этот вопрос она не могла. Но мысль о такой возможности почему-то засела в голове.
В комнату возвратились директор с профессором. Федор Лукич подошел к Дагуровой, присел рядом на стул. Это снова был тот Гай, которого она знала,– сдержанный и корректный.
– Я объявил Кудряшову выговор,– сказал он без всякого предисловия.– Поверьте, мне очень неприятно, что вы были свидетелем… Впрочем, что скрывать. Разве только у нас пьют? – Федор Лукич горько вздохнул.– Как
У Ольги Арчиловны чуть не вырвалось, что гости лесника – тоже в рабочее время. И «Скорая помощь», которая наверняка кому-то очень нужная, целых три дня находилась в заповеднике. Но она сдержалась: говорить об этом было не к месту и не ко времени.
– Честное слово,– продолжал Гай, словно угадав ее мысли,– я не знал, что Игорь Константинович у этого… Но, поверьте, он порядочный… Не надо судить о человеке по тому, какой он на пляже, в компании… Понимаете, да?
«Это он о завоблздравотделом, что ли? О Груздеве?»– подумала следователь.
– А вообще Игорь Константинович прекрасный человек! – с чувством продолжал Гай.– И не потому, что он мне так помог, когда… Впрочем, почему мы должны бояться быть благодарными? Когда Мариночка попала в аварию, он, тогда главврач областной больницы, сам оперировал ее, сам выхаживал, не отходил ни на шаг… Подозревать его в чем-то…– Федор Лукич покачал головой. Ольга Арчиловна поняла, что он имеет в виду выписанную ею повестку Груздеву на допрос.– А то, что он здесь с молодой женщиной… Ну, не повезло на личном фронте… Фактически у них давно семья словно разбитая ваза. Понимают с женой, что расстаться нельзя и склеить невозможно – ребенок ведь у них… Да и руководящий… Рядовому какому-нибудь можно почему-то разводиться. Хоть десять раз. А руководящему нельзя. А что, если ты начальник – значит, не человек?
Директор оборвал свой монолог и посмотрел на следователя, словно ища поддержки или сочувствия. Но она имела насчет Груздева собственное мнение, которое не хотела обсуждать с Гаем. И перевела разговор на другое…
Вскоре гости разошлись. Ольга Арчиловна отправилась с Меженцевым в «академгородок». Профессор был настроен лирически, напевал песню Вертинского «В бананово-лимонном Сингапуре…». А когда до дома оставалось метров двести, он неожиданно сказал:
– Не помню, у кого-то из писателей есть отличная мысль: когда говорят о своих достоинствах – тебя обкрадывают, а когда о недостатках – обогащают… Замечайте, Ольга Арчиловна, и побольше говорите…
– Вы о чем? – удивилась следователь, силясь припомнить, говорила ли она с Меженцевым о недостатках в заповеднике.
– О Кудряшове… Выговор, я считаю, в данном конкретном случае вполне справедливо. Хотя я лично отношусь к разного рода взысканиям и порицаниям весьма скептически. И был рад недавно ознакомиться с интереснейшим исследованием по этому поводу… Представляете, социологи и психологи установили, что внимание к рабочим и благоприятная атмосфера могут поднять производительность труда на 300 процентов! То есть в три раза! И каким образом? Оказывается, даже простое одобрение приводит к улучшению работы почти на девяносто процентов, в то время как порицание улучшает работу только на двенадцать процентов… Сравните, а? Кто-то очень хорошо сказал: человека надо хвалить в день не менее семи-восьми раз. Конечно, если он заслуживает. А не то что этот Кудряшов-пьяница…
«Так вот, значит, о чем они говорили с Гаем в
Некоторое время шли молча. Дагуровой вдруг припомнилось, как, будучи студенткой, она с отцом ездила летом в Карелию. Его приятель – а он занимал видный пост зампредседателя Совета Министров Карельской АССР – пригласил их в лесничество. В поездке их сопровождал егерь, совсем еще молодой парень. Конечно, не обошлось без угощения на берегу озера, которыми так богат этот край. Были и грибы, и уха, и наливочка из лесной ягоды. А вот жаркого из уток – ими как раз и славилось хозяйство – гостям не предложили. И когда отец Ольги Арчиловны шутливо напомнил об этом, егерь сказал, что это возможно только через месяц, когда начнется охотничий сезон.
Об этом случае она теперь и рассказала Меженцеву.
– Так оно и должно быть,– заключил профессор.– Всегда и везде.
– Везде – это правильно,– заметила следователь. И ей очень захотелось поговорить о том, что она не высказала Гаю. А невысказанное так и просилось на язык.– Ну, когда терпят лесника-пьяницу – понять можно: не хватает людей. А вот лесника-браконьера!…
– Что вы имеете в виду? – хмуро спросил Алексей Варфоломеевич, остановившись.– Где это такие порядки?
– Вот именно,– усмехнулась Ольга Арчиловна,– порядки… Начальнику главка из Москвы – косулю, председателю облпотребсоюза – глухарей, а гостям рангом пониже – рябчиков… Так, кажется, здесь принято?
Меженцев уставился на Дагурову. Она даже в темноте различила, как рассержено его лицо.
– Нонсенс! – почти выкрикнул профессор. И, спохватившись, добавил тише: – Извините, но это же фантазия… Кто?… Откуда вам известно?
Ольга Арчиловна передала Меженцеву то, о чем ей рассказал после посещения Кудряшова участковый инспектор. И тут же пожалела. Алексей Варфоломеевич был вне себя от гнева.
– Рябчика! Да тут никто не имеет права цветок сорвать! Травинку! Для того и заповедник, чтобы сохранить всю экосистему!… Почему мне никто не доложил?
Он хотел сейчас же вернуться к директору. Ольга Арчиловна еле отговорила, пояснив, что идти теперь же к Федору Лукичу неудобно: только что сидели за столом – и вдруг… А выяснить все можно и завтра.
Профессор внял ее доводам, однако не успокоился:
– Я не против отдыха! Пусть дышат воздухом – пожалуйста! На то и природа – возвращает бодрость, снимает стресс… Но превращать Кедровый в какое-то хозяйственное, коммерческое, прямо не знаю, как назвать, предприятие!… Для добывания каких-то полушубков, фондов!… Тогда я зачем? Наука тут при чем? – бушевал профессор.– Нет, это не заповедник! Какой там выговор! Гнать Кудряшова взашей! Чтобы духу его не было!…
В эту ночь Ольга Арчиловна заснула с трудом. Голова распухла от мыслей. Слова, отдельные фразы, слышанные прежде, превращались в образы, то зыбкие, то неправдоподобно яркие. И сон перемежался с явью. То ей представлялся Кудряшов, пьяно бормочущий какие-то слова, то вдруг она снова сидела с Мариной в доме Гая, а вокруг были разложены наряды Чижика, которые девушка брала с собой в Москву. И вдруг следователь увидела словно живого Авдонина. Как он отдает своей матери тысячу рублей, а три тысячи кладет в свой бумажник. А кто-то с неясным ликом и фигурой следит за ним. Шаги незнакомца, тяжелые, неторопливые, были слышны настолько реально, что Дагурова проснулась и долго смотрела в темноту, прислушиваясь к тому, что творилось в доме.