Хитклиф
Шрифт:
После чая леди Ингрэм, разочарованная крепким здоровьем мистера Эра, решила, что голос сел у Мэри Ингрэм, и отослала её в постель; Эдгару Линтону пришлось отложить книгу и сесть четвёртым с оставшейся сестрой, лордом Ингрэмом и мною.
Описывая этот вечер тебе, его защитнице, я должен справедливости ради отметить, что ранее Линтон уклонился от игры скромно и с достоинством: он согласился посидеть в сторонке (нас было пятеро, то есть кто-то оставался лишним) и сказал, что сослужил бы своему партнёру плохую службу, поскольку игрок из него никудышный.
— Боюсь, карточная игра — не то времяпровождение, которое я предпочитаю, — сказал он. — Как способ общения она не идеальна, поскольку поглощает внимание участников и нередко омрачается неизбежными во всяком состязании враждебностью и взаимным неудовольствием. Кроме того, привычка к игре часто ведёт к пороку.
— Не беспокойтесь, мистер Линтон, — съязвила мисс Ингрэм, — вам это не грозит. У вас слишком сильный характер.
Линтону достало самомнения принять этот ехидный выпад за чистую монету. Он улыбнулся и сел на место Мэри.
При этом он задел меня ногой. Мы оба шарахнулись, словно нас обожгло калёной кочергой. Полагаю, секунды две мы оба не могли скрыть взаимного омерзения, по крайней мере, Линтон выказал своё весьма живо, но быстро натянул личину вежливости и пробормотал: «Виноват».
Лорд Ингрэм ничего не заметил, поскольку в этот момент приказывал своему слуге принести новую колоду, но от Бланш Ингрэм происшествие не укрылось, и она по очереди оглядела нас обоих. Я старался казаться «нежнее молока» (любимое выражение Эдгара Линтона). В общем, мисс Ингрэм удовлетворилась тем, что прочла на наших физиономиях, и расспрашивать не стала.
Колоду принесли, и карты раздали. Мисс Ингрэм попыталась продолжить вчерашний разговор, дескать, если мистер Хитклиф в своей загадочной жестокости — Дик Терпин, а брат Тедо в своей несносности — Джонатан Уайлд, то мистер Линтон в своей притворной порядочности — Модник Нэш. Модник был образцовым джентльменом из Бата, не играл по-крупному и так далее, но все знали, что состояние он приобрёл, грабя дилижансы на большой дороге, и не отказался от этого способа наживы, даже сделавшись всеанглийским законодателем светских манер. Так что пусть мистер Линтон не думает, будто обманул кого-нибудь своей утончённостью — мы-то знаем, что он не хуже других умеет гаркнуть: «Кошелёк или жизнь!»
— Будь я Модником, — сказал Линтон, — вне зависимости от своей притворной утончённости и скрытого корыстолюбия, я бы знал, что мне делать с этим обескураживающим набором карт. Должен сознаться, я в полной растерянности, с чего начать.
— Браво, мистер Нэш, как умно с вашей стороны! — воскликнула мисс Ингрэм. — Разумеется, Модник — великий притворщик, в зависимости от своих целей умеет и всезнайкой себя представить, и дурачком прикинуться!
Линтон покачал головой.
— Вы вновь приписываете мне несуществующие заслуги, мисс Ингрэм. Я не умею притворяться; снаружи я такой же, как внутри, со всеми моими
Он метнул на меня злобный взгляд.
Лорд Ингрэм, партнёр Линтона, подошёл к нему и начал объяснять азы игры; моя обворожительная напарница, лишившись мишени своих насмешек, обратилась ко мне:
— Не, мистер Терпин, а вы много вчера положили в карман золота и серебра?
— Никакого золота и серебра — вчера я получил нечто куда более дорогое. Золото и серебро я бы потратил, но эту добычу я буду хранить вечно, она не имеет цены.
— Ваша цветистая речь сбивает меня с толку. Что это за сокровище?
— Роза. (Вот уж и впрямь не имеет цены — я выбросил её в окошко через две минуты после того, как получил.)
Она улыбнулась.
— Роза? Но как роза может быть бесценной?
— Когда её вручает бесценная ручка.
— Тогда это, должно быть, рука Мидаса? — И мисс Ингрэм протянула мне через стол свою далеко не маленькую ручку.
Я взял её и поцеловал, не касаясь губами.
— Нет, это колдовство сильнее, чем у царя Мидаса, оно губительно, как стрелы Купидона.
Мисс Ингрэм выдернула руку (не упустив случая меня ущипнуть) и похлопала веером по моему запястью.
— Берегитесь, сэр. Те, кого поражает своими стрелами Купидон, чахнут и умирают.
— Я не боюсь. Я верю, что красота добра. Вы не столь жестоки, чтобы допустить подобное несчастье.
Лорд Ингрэм, садившийся на своё место, поймал мою последнюю фразу.
— И не надейтесь. Бланш способна на любую жестокость. Она насаживает своих воздыхателей на булавки, как в детстве пауков, чтобы на досуге отрывать им лапки.
— Тоже мне, вспомнил! — воскликнула его сестра. — Вытащим на свет все детские истории? Рассказать, как в детстве ты привязывал Мэри помочами к кроватке и стегал игрушечным хлыстиком?
— Коли уж рассказала, нечего было спрашивать у меня разрешения. Однако, насколько я помню, хотя помочи были мои, но хлыстик — твой, и орудовала им ты.
— Не возводи на меня напраслину, — сказала Бланш. — Ты вогнал мистера Линтона в краску. Мистер Линтон, а вы бы обошлись так со своей сестрой?
Эдгар выразил уверенность, что ни один любящий брат не обойдётся подобным образом со своей сестрой.
Мисс Ингрэм состроила лорду Ингрэму гримасу и продолжила:
— Сколько лет мисс Линтон?
— Изабелле шестнадцать, она на два года младше меня.
Мисс Ингрэм предположила, что сестра Линтона очень красива.
— Ею все восхищаются.
— Значит, у неё множество ухажёров.
— Нет, она ещё слишком юна, к тому же мы живём в глуши и круг нашего общения невелик. Кроме того, в прошлом году умерли наши родители, и траур только что кончился.
Я удивился, услышав об этом, зато теперь мне стало понятно, почему Линтон одет во всё тёмное, а возможно, и чем он так удручён (хотя, надеюсь, тут не обошлось и без моего участия).