Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
Шрифт:
Климат там был адский, флора и фауна — удивительно буйные. Жилищем нам служил домик на сваях, стоящий неподалеку от болотца, в самом сердце джунглей. В обществе одного ассистента, поручика Ц., я провел там многие месяцы, воюя с тысячами неизбежных в этих краях бедствий и настойчиво проводя работу над проблемой, которая меня захватывала: тайна сосуществования и взаимозависимости животных различных видов.
Поручик Ц. был способным молодым человеком. Он хорошо переносил трудности, умел смотреть в лицо опасности и к тому же оказался наблюдательным исследователем.
Мы вели ужасное существование. Жара, пары,
Вскоре волей-неволей мы должны были приспособиться к окружающей нас действительности, уподобиться ей внешне и внутренне, приблизиться к природе. Лица обросли длинной щетиной. Необрезанные ногти походили на когти. Речь стала хриплой, отрывистой, невнятной. Что касается состояния умов, то о тонкостях интеллекта мы забыли, сохраняя только профессиональные знания. Желая вырвать у природы ее тайны, мы должны были частично стереть разницу между нами и ею. Тогда меня еще не пугал этот временный компромисс. Мне казалось, что в любую минуту можно повернуть обратно, что по выполнении задачи мы сможем вернуться к цивилизации.
Наибольшие муки мы испытывали между одиннадцатью и тремя часами дня, когда вследствие невыносимой жары нужно было прерывать работу. Каждый проводил это время по-своему. Я, совершенно изнуренный, ложился на нары, а мой молодой друг удалялся в заросли, где, как он утверждал, было немного прохладней.
Как я уже упоминал, мы изучали вопрос симбиоза у животных. Объектом наших наблюдений стала одна из разновидностей носорога, в других местах уже совершенно истребленная. Один-единственный представитель ее жил среди болот, вблизи нашей станции. Это был огромный экземпляр, и, как нам было известно из старых описаний и собственных наблюдений, очень дикий и опасный. Поэтому проводить наблюдения мы могли только на расстоянии, при помощи подзорных труб и с соблюдением всех мер предосторожности.
Вскоре мы заметили, что возле носорога вертится какой-то лис, маленький и невзрачный, который довольно часто убегает в сторону болота.
Потом мы видели их идущими вместе в зарослях. Раскрытие этой загадки отняло у нас добрых две недели. Оказалось, что лис показывал носорогу места, где растет дикий хрен, излюбленное лакомство колосса. Носорог одним ударом пробивал поверхность земли, одновременно открывая вход в барсучьи норы. Тогда лис моментально вскакивал в нору и быстро овладевал самкой, пользуясь отсутствием самца, который в это время находился в глубине леса. Таким образом, носорог находил свой любимый хрен, лис же избегал ответственности, связанной с образованием собственной семьи. Я был потрясен.
Как зоолог, я знал беспощадность и бесстыдство природы, но тут, в первобытных условиях, они приобретали трудно переносимую интенсивность.
Я наметил дальнейший план действий.
Необходимо проверить, как лис узнает, в какое время барсуки уходят из дому. Без этого мы не продвинемся ни на шаг.
Сначала мы решили, что это лесные мыши каким-то образом информируют лиса, понимая, что в их интересах, чтобы эротическая жизнь поглощала у него как можно больше времени и отвлекала от проблемы
— Это ужасно, — говорил я вечером моему товарищу. — Во мне борются два чувства. Одно — омерзение и ужас, второе — невольное восхищение совершенной организацией природы.
— Мне импонирует прежде всего организация, — ответил юноша задумчиво.
— Когда-нибудь, — продолжал я, — в эту цепь взаимосвязей в природе включится человек. Он внесет в бессмысленную стихию инстинктов элемент моральной ценности. Не нарушая движения природы, наоборот, становясь его сознательным звеном, он придаст ей новое, благородное содержание.
Я был убежден в этом.
Еще один вопрос не давал нам покоя. Зачем барсуки так часто уходят в лес, если они могут предположить, что их отсутствие имеет роковые последствия для биологического развития их вида? Вопрос этот был труден еще и потому, что над ним я вынужден был работать один. Поручик стал жаловаться на головные боли и головокружения, часто бредил, как в лихорадке, или погружался в тяжелый каменный сон с храпом.
Я не мог дольше забивать себе этим голову, так как мы сделали очередное потрясающее открытие. Оказалось, что невниманием павианов, спровоцированным преступным поведением лиса, пользовался питон, который прокрадывался и похищал маленьких павианчиков.
— Это чудовищно! — заметил я вечером. Поручик лежал на нарах. В этот день он чувствовал себя особенно плохо, и даже часы, которые обычно посвящал прогулке в глубь зарослей — от одиннадцати до трех, — первый раз провел в бунгало. — Это мрак! — говорил я. — Ах, если бы я знал, где в этом мире грубого желания и голода место человека! Что вы об этом думаете?
— Откуда я знаю… — сонно ответил поручик.
Вдруг мощный удар потряс нашу хижину. Я схватил штуцер и посмотрел вниз: при свете луны огромный носорог напирал на бревна, двигая всю конструкцию. Нельзя было терять ни минуты. Я прицелился.
— Не стреляйте! — дико закричал поручик и ударом снизу подбросил стволы штуцера. — Слышали ли вы о маленькой птичке, называемой Угупу?
— Вы сошли с ума!
— Маленькая птичка Угупу умрет, если вы застрелите носорога!
— Нонсенс!
— Питон сожрет маленькую птичку Угупу, если не будет занят маленькими павианчиками!
— Ну и что же?
— Если носорог перестанет ходить с лисом за диким хреном, у павианов больше времени будет для их детенышей, и питон сожрет маленькую птичку Угупу!
Мое терпение истощилось.
— Послушайте! — крикнул я. — Какое мне дело до птички Угупу! Через минуту носорог развалит нашу хижину!
— Птичка Угупу — необыкновенная птичка. Она питается особыми листьями и, переварив их… — голос его оборвался, — …дает алкоголь, — закончил он шепотом. — Десять кило сушеного навоза птички Угупу на пол-литра воды.
Меня осенила страшная догадка.
— А что ты делал за это носорогу?! — закричал я, приставляя штуцер к его груди. — Говори, говори сейчас же!