Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
Шрифт:
Размышлять было некогда. Покинув павильон, я побежал через кусты к озеру, чтобы увидеть, как из только что образовавшейся проруби торчат два рукава в золотых галунах и пальцы, на одном из которых золотой перстень, вцепившиеся в край льда.
Я огляделся — вокруг не было никого, ни одной живой души в голубеющем парке. Было ясно, что только я могу и даже должен его спасти. Надо заметить, что я не человек действия, иначе говоря, я не умею находиться в центре событий и было бы лучше, если бы появился кто-нибудь третий, кто вытащил бы несчастного из проруби, а я мог бы тогда, и даже весьма охотно, подержать его за неподвижную ногу или за что-нибудь еще. К сожалению, надеяться встретить кого-нибудь
Я потянул штабного конькобежца сначала за галуны, потом за бакенбарды и эполеты, и только когда он уже лежал на твердой поверхности, обращенный лицом к предвечернему молочно-свинцовому небу, только тогда я понял все значение случившегося. Передо мной лежал сам наш Его Превосходительство генерал-губернатор, который, должно быть, хотел инкогнито покататься на коньках и чуть было не поплатился жизнью за эту потребность в движении и разрядке.
Увы, единственное дыхание, которое я мог ему сделать, было искусственное. Я вспоминаю об этом с сожалением, так как известно, что Его Превосходительство, естественно, имел все только натуральное, и когда я ритмично то поднимал, то опускал его руки, у меня было такое же чувство неуместности, какое я испытал бы, подавая ему, например, искусственный, фальсифицированный мед, а не настоящий, пчелиный, прямо из улья. Так что как только он открыл глаза, я сейчас же снял шляпу и стал рядом в почтительной позе.
Его Превосходительство отжал воду с бороды и усов, сел и достал из кармана блокнот.
— Я никогда не забуду, что вы спасли мне жизнь, — сказал он. — С этой целью я запишу ваше имя и фамилию. У вас есть какие-нибудь желания? Как вам живется?
— Жить нелегко, — отвечаю я. — Особенно отношения между людьми плохи. Они неблагожелательны друг к другу. Что же касается меня, то я стараюсь подняться на высший уровень при помощи различных примеров из древности. Я работаю над собой. А остальные? Разве можно от каждого требовать знания античности?
— И что? — спросил генерал.
— Людей воспитывать бы надо, — отвечаю. — Иначе они сядут друг другу на шею. Возьмем хотя бы меня. Я чувствую себя одиноким, потерянным и несчастным. Не на кого опереться, никакой помощи. Человек тоскует по опеке, защите, поддержке… Тогда бы личность могла свободно развиваться, и страх перед людьми бы прошел. А так что? Выходит человек на улицу или на лестницу и даже не знает, может быть, он, прошу прощения, по морде сейчас получит. Личность слаба и ищет у высшей власти поддержки.
— Я все это запишу, — говорит Его Превосходительство и действительно все быстро записал в мокром блокноте. Потом снял коньки, перебросил их через плечо и, подав мне руку, ушел в сторону своего дворца. А я дольше в парке задерживаться не стал и возвратился в город.
Как я уже говорил, обычно, чтобы поддержать бодрость духа и не подвергаться влиянию сомнений и собственной слабости, чтобы не бояться угроз и общечеловеческой анархии, я искал порядка в мире искусства. Но теперь сознание того, что я нахожусь под непосредственной опекой самого Его Превосходительства, поддерживало меня гораздо больше, чем самые прекрасные произведения античного искусства. Шаткость условий моего существования как личности, обреченной на индивидуальную беспомощность, хрупкость и несовершенство, дополнялась теперь мощью высокой организации.
— Личность плюс Его Превосходительство, — думал я, — это уже кое-что…
Еще до Его Превосходительства бильярд был второй после античности опорой моего равновесия. Не столько по необходимости — ведь теперь со мной был Его Превосходительство —
В глубине дома раздался неприятный звук, после чего я услыхал знакомое тяжелое шарканье и проклятья.
Но как только заскрипели ворота и на пороге появилась огромная фигура в белых кальсонах, из уличного мрака возник элегантный адъютант Генерального штаба и наотмашь трижды дал этой дубине по морде, после чего с уважением отдал мне честь и исчез.
Ошеломленный сторож покорнейше попросил, чтобы я не отказал ему в любезности и соизволил войти. Я выполнил его просьбу. Поднявшись к себе, я бросился на постель, чтобы собраться с мыслями.
Его Превосходительство сдержал слово.
Да, несомненно, моя сегодняшняя встреча со сторожем была свободна от недомолвок. Наше взаимное уважение было определено благодаря адъютанту штаба с необыкновенной четкостью. Я решил в тот же вечер извлечь как можно больше пользы из заботы Его Превосходительства и без промедления укрепить свое положение. Наибольшей пользой от столь быстро проявленной благодарности генерала было то, что в тот вечер я пронес свою личность через порог дома не тронутой унижениями и бранью, постоянно встречавшими меня в подобных случаях со стороны грубияна сторожа. Итак, имеется великолепный шанс укрепить свое незадетое «я». Я хотел было приступить к этому немедленно, но было уже поздно и я нечаянно заснул. Уже засыпая, я ни с того ни с сего подумал, что одному адъютанту может быть как-то неудобно или неловко, и что, в конце концов, могло бы быть два адъютанта и один бил бы другого, в то время как сторож открывал бы мне двери, а я входил. Разумеется, желательно, чтобы в этом случае адъютант был слабее сторожа и проиграл бы.
Под утро я проснулся, встал и отправился по нужде. Полусонный, я не сразу понял, что, отворив дверь в переднюю, я наступил босой ногой на двух лейтенантов, которые дремали на соломенном коврике. Они сразу же вскочили, отдали, как полагается, честь и, извинившись, спросили меня, кого бить.
— Откуда я знаю… — ответил я задумчиво. — Около восьми приходит молочник. Может быть, его? Честно говоря, по отношению к нему у меня тоже имеется комплекс. Чтобы принести молоко, ему приходится подниматься на четвертый этаж, и я подозреваю, что он это не любит. Я много раз говорил ему: «Высоко, да? Вы, кажется, запыхались, да?» А он ничего, только поддакивает, но не краснеет, скрытный такой. Так, может быть, его?
— Можно. Нам все равно, — отвечают они вежливо.
Удальцы, соколы мои, защитники. Я снова ложусь, но заснуть уже не могу. Мне все время казалось, что я слышу шаги молочника на лестнице. Я ворочался с боку на бок, пока не встал и не надел штаны.
— Это я опять, — сказал я лейтенантам, которые больше уже не ложились.
— То ли я что-то вчера съел… — и подмигнул, как будто шучу, или что-то в этом роде. А они:
— Пожалуйста, пожалуйста…
Потом в коридоре я свернул на лестницу и бегом вниз. У открытых уже ворот стоял сторож и смотрел на улицу. Я хотел вернуться, но передумал. А он все не оборачивается, а я все стою за его спиной и жду, и так все это длится.