Hold Me
Шрифт:
— Ты будешь йогурт с клубникой или черникой?
Не поднимаю глаза, продолжая медленно вытирать мокрые пальцы о ткань своей кофты. Мне стоило больших усилий вернуться к Дилану, вытащить саму себя из глубин подсознания лишь для того, чтобы попробовать ответить, но меня по-прежнему нет. Я себя не чувствую.
О’Брайен торчит в моем доме целый день. Он сидит напротив за кухонным столом, вертя в руках упаковки с ягодными йогуртами, понятия не имея, что это всё излишки. Что мне сейчас хочется остаться одной и его присутствие неположительно влияет на мое внутреннее состояние. Он должен уйти. Он обязан поступить, как все.
Дилан опирается локтями на стол, мельком взглянув в сторону
— Уже темнеет, — опускает на меня глаза. — Ты знаешь, у тебя электричество отрубили, — молчу. — И воду, — он вздыхает, ведь я, со времени своего пробуждения ни разу не взглянула на него. Мне просто не хочется обременять кого-то, не хочется ощущать себя виноватой перед кем-то. Подавлена. Раздавлена самой собой.
— Засранец спокойно съест весь твой йогурт, так что выбери один, — Дилан не замолкает. Он постоянно говорит. С нашей встречи такое впервые. Он заполняет молчание, уничтожает тишину, и вряд ли это потому, что парень чувствует себя неловко. Для «смущенного» он слишком бодр. Или пытается казаться таким оживленным, в то время как я разлагающийся труп. Тру кожу избитых мною запястий и невольно касаюсь пальцами своей щеки, на которой уже краснеет свежий порез.
— Чем ты себя режешь? — Дилан задает вопросы прямо, не стараясь как-то завуалировать его. В лоб. Без колебаний, поэтому хмурюсь, но головы так и не поднимаю, только вот сильнее прижимаю ладони к низу живота, ощутив, как острие кухонного ножа впивается мне в кожу. Я не успела спрятать его, ведь парень вошел без стука, поэтому пришлось сделать вид, что я поправляю одежду.
О’Брайен быстро бросает взгляд на мою шею, прикусив внутреннюю сторону щеки:
— Зачем душишь себя? — молчу в ответ. — А ожоги? Это ведь, — роется в кармане, вынув зажигалку моего отца, которую я выкрала у него, надеясь, что тот прекратит курить. Дилан поднимает и вертит пальцами зажигалку, поэтому смотрю на неё исподлобья, с какой-то печалью в голосе произнося:
— Мой отец делал так.
— Что делал? — парень не высказывает удивления на лице, но это слышно в голосе, ведь ему удалось вытянуть из меня хоть какие-то слова. Я ерзаю на неудобном стуле, отвожу взгляд в сторону и пытаюсь сообразить, как бы корректнее изъяснить свои мысли, ведь людям с трудом удается понимать меня. Именно поэтому чаще всего я остаюсь молчаливой.
— Когда моему отцу плохо, он, — поднимаю обе ладони, чувствуя, какое слабое у меня тело, но пытаюсь жестикулировать. — Он подносит огонь, и ему хорошо… — замолкаю, обессиленно опустив руки. Вот. Опять не вышло понятно объяснить свои мысли. Нормально, чтобы кто-то понял меня, поэтому не удивляюсь молчанию со стороны Дилана, который убирает зажигалку, видя, что я слежу за его движениями, чтобы выяснить в какой карман он её сунул:
— Твой отец вредил себе? — отвлекает вопросом. Поднимаю глаза на парня, но долго не выдерживаю, поэтому вновь опускаю лицо, сильнее прижимая руки к животу, чтобы принести себе намного больше боли, когда лезвие вдавливается в кожу, но недостаточно сильно, чтобы оно вошло внутрь.
— Да, он вредит, но, — моргаю, шепча. — Не думаю, что он делает это осмысленно.
— А ты? — Дилан не отвлекается на котенка, который валяется перед ним на столе, пытаясь добиться внимания. Парень уставился на меня, с каким-то смятением щурится:
— Ты осмысленно это делаешь?
Поднимаю голову, взгляд, смотрю на парня, который молча ждет ответа, и внутри меня начинается противостояние. С одной стороны, это моя тайна. Это мой секрет, моя жизнь. Но с другой — быть может, правда оттолкнет его?
— Мне, — мои губы дрожат в слабой улыбке, которую мне не удается убрать с лица, хотя она здесь совершенно неуместна. — Мне
— Мне это необходимо, — я не думаю лгать. Говорю правду, чтобы парень наконец понял, что я такое.
— В этом вся я, — моргаю, нажимая ножом на живот, чтобы заглушить внутреннюю боль, что терзает меня в груди. Дилан опускает взгляд на мои руки, замечая, что я постоянно дергаю ими, будто у меня нервный тик, и вновь смотрит мне в глаза:
— Что у тебя там?
— Ни-ничего, — качаю головой, а моя улыбка становится шире.
— Отдай, — парень протягивает руку, и невольно вонзаю дергаю нож, острием проходясь по коже живота, поэтому открываю рот, борясь с дрожью от приятных ощущений. — Эмили, — Дилан смотрит в глаза, уничтожая меня. — Отдай мне, — видит, что я не поддаюсь, поэтому пытается отвлечь вопросами, а сам привстает, продолжая тянутся ко мне рукой. — Твой отец вредил тебе? — следит за тем, чтобы я не нажимала ножом на живот. Я не моргаю, смотря на него, но всё так же улыбаюсь:
— Нет, — качаю головой. — Он любил меня, — эти слова такие приторные. Будто сладкая, едкая ложь, в которую я так искренне верю. Дилан сглатывает, касаясь своей ладонью моего запястья:
— Он бил тебя? — с каждым его вопросом мое сознание становится туманнее, словно парень набрасывает на меня дымку из сомнений. Я действительно сомневаюсь в своих же словах:
— Нет, — смотрю в ответ, слабо шевеля губами. — Он — хороший человек, — голос звучит так, будто я сама хочу себя убедить в сказанном. О’Брайен проникает пальцами под ткань моей кофты, нащупав острый предмет, и я ему не мешаю, ведь сейчас сражаюсь с собой, доказывая правоту своих слов:
— Он, правда, был хороший, он, — запинаюсь, опуская взгляд в стол, и сильнее сжимаю пальцами остриё. Дилан одной рукой берет нож, а другой разжимает мои пальцы, разглядывая красные подтеки на них, и кладет оружие на стол, подальше от меня, а сам собирается поправить мою кофту, ведь я всё ещё не здесь:
— Он был хорошим, — шепчу без улыбки.
Чувствую, как парень проводит холодным пальцем по следу на коже моего живота, внимательно разглядывая его, поэтому возвращаюсь к нему, взглядом упершись в его лоб. Наблюдаю молча за тем, как Дилан трогает мой живот, и не чувствую, что меня вот-вот должно вывернуть наизнанку. Я никак не описываю собственное состояние, полагаясь, что в данный момент вообще не могу этого делать, ведь, кажется, я не в себе. О’Брайен поднимает на меня взгляд, врезаясь карими глазами в мои слишком внезапно, поэтому отворачиваю голову, чувствуя, как Дилан начинает поправлять ткань кофты. Когда он убирает руки, я приглаживаю одежду своими, складывая их под грудью, но не поднимаю голову, ведь парень ещё не вернулся в нормальное положение. Он с прежним вниманием осматривает мою шею, медленно поднимая взгляд к порезу на щеке, и меня буквально выворачивает от смятения, когда парень осторожно касается пальцами красной и тонкой полосы на коже, хмурясь:
— У тебя… — сам затыкает себя. Прерывает, поэтому смотрю на него с осторожностью, ожидая его дальнейших действий. Дилан невольно проглатывает ком в горле, большим пальцем надавив на ранку:
— У тебя мягкая кожа, — хмурит брови, будто сам не ожидал от себя такого «замечания», но слова уже сказаны. Произнесены вслух, поэтому я глотаю воздух ртом, а парень резко возвращается, садясь на стул прямо, и откашливается, как ни в чем не бывало, протягивая мне два йогурта:
— Так, — вновь кашляет. — Какой?