Hollywood на Хане
Шрифт:
После завтрака мы все уходим вниз. Я выхожу первым. Маршрут пустынен сегодня, несмотря на прекрасную погоду, и за всё время спуска я встречаю лишь Илью Левченко, да перед самым скальным поясом троицу молодых бельгийцев. Уже на скалах обнаруживаю приотставшую от своих девушку-бельгийку, и мы обмениваемся с ней несколькими фразами. Она узнала меня: «ты парень из RedFox Team»!.. — так она окрестила нашу группу, поскольку мы все, как близнецы щеголяли в одинаковых ядовито-зелёных курточках от «РедФокс». Говорит, что устала, интересуется, близко ли второй лагерь, и будут ли ещё скалы.
На скальном поясе я какое-то время нерешительно изучаю пучок разнообразно изношенных верёвок, которыми провешен крутой траверс. Пытаюсь оценить вероятность срыва и его последствия, затем убираю ледоруб на рюкзак и прищёлкиваюсь обоими «усами» к тем перилам, которые кажутся мне наименее потёртыми. Спускаюсь лазанием по крутым, скользким, жидко припорошенным скалам, где не знаешь, что лучше: довериться пожилым верёвкам или максимально сосредоточиться на лазании. Кошки мерзко скрежещут, вниз по склону брызгает мелкая каменная крошка…
Попив чая в первом лагере, за полчаса сбегаю вниз к морене.
На леднике бушуют реки. Третий день подряд стоит солнечная погода, и распустившиеся от безнаказанности потоки воды несутся, закусив удила. Ледник почернел и опал, порос каменными грибами на тонких ледовых ножках. Меня не радует всё это великолепие, поскольку я знаю: скоро погода испортится, и случится это именно тогда, когда она будет нужна нам больше всего: на последних выходах…
В базовом
Сегодня у нас день отдыха. За завтраком все сидят хмурые, небритые, задумчиво ковыряют манную кашу…
Гоша, как обычно, приходит поздно, почти ничего не ест, во всём ищет художественные смыслы.
Пристально смотрит на остатки хлеба, барабанит пальцами по столу, затем взглядывает на меня и значительно подымает вверх палец:
— Вчерашний хлеб!..
— Что «вчерашний хлеб»?..
— Хлеб!.. Хлеб — это ещё один способ заработать в базовом лагере. Открыть пекарню на леднике: «Тянь-Шаньский хлеб»…
— А-а…
Творческий человек, перебивающийся случайными подработками и зависящий от прихотей таких ветреных материй, как художественная мысль и вдохновение, Гоша любит строить сугубо материальные прожекты надёжного заработка. Ему нравится прочно стоять на земле обеими ногами… Предыдущими Гошиными проектами были: а. сдавать в лагере двуспальные кровати законным и преступным парам,
б. открыть тир, дабы пережидающим непогоду восходителям было чем развлечься.
Он неизменно делится со мной своими финансовыми озарениями, которые так же неизменно вводят меня в глухой ступор. Настолько глубокий, что я не умею даже отшутиться…
«А-а…» — это всё, что бывает у меня сказать на тему тира или пекарни, но я пытаюсь вложить в это междометие максимум поддержки и сочувствия.
Надо сказать, Гоша умеет быть неожиданным, — этого у него не отнимешь.
В первые дни по прилёту высота сыграла с ним злую шутку: Гоша пьянел, шалел и временами напрочь терял чувство реальности. За ужином — я говорю сейчас о дне прилёта — он оглушил нас диковатой
Вдруг Гоша умолк, уронив затуманенный взгляд в собственную нетронутую тарелку, и я решил, что он иссяк, но я ошибся: Гоша вспоминал анекдот и собирался с духом.
Наконец, решившись, он встрепенулся, поёрзал, не то вздохнул, не то просто набрал воздух в лёгкие и, глянув в упор на девушку с косичками, произнёс: «Анекдот! Слушайте анекдот!..»
И он рассказал нам анекдот настолько чудовищно пошлый и вызывающе неприличный, что застольный гомон разом смолк, видавшие виды мужи потупились, вилки повисли в воздухе, а пустая тарелка из-под салата застыла удивлённой буквой «О»…
Девушка с косичками замерла, уставившись в недоеденный мясной пирог: в правой руке нож, в левой вилка — остриями вверх и немного вперёд, в сторону Гоши… Она перестала жевать, скулы её побелели. Просидев несколько секунд в полном окаменении, она вдруг продолжила жевать «с того же места», словно её сняли с клавиши «пауза»…
Гоша, совершивший этот странный, зачем-то понадобившийся ему акт свободной воли, обмяк, невнятно хмыкнул и продолжил прерванную на анекдот лекцию о путях и методах документального кинематографа…
Посуда пустеет, народ постепенно разбредается, нам же спешить некуда, потому мы с Лёшей и Сашей Ковалем остаёмся в столовой, продолжая трепаться обо всём на свете. Подошел, загадочно улыбаясь, Валера:
— Знаете сколько Кристофу лет?..
— Под шестьдесят?.. — угадал я осторожно, с учётом того, что активная жизнь на свежем воздухе молодит человека по общепринятому мнению.
— Сорок семь!..
— Срочно надо бриться… — сказал я, задумчиво помолчав и пощупав свою ещё не бороду, но уже не щетину.
— Чего это ты всполошился?.. — ироничные смешки и насмешливые взгляды.
— В кино снимаемся, всё же… Хочу выглядеть на «Большом Экране» свежо и молодо. Чужого мне не надо, но и своего не отдам… И вообще, кто бы говорил! — возвращаю я Валере, который всегда, в любых условиях ухожен и выбрит с германской тщательностью.
— Пойду спрошу режиссёра, не порушит ли его художественный замысел неожиданное бритьё главного героя… — сказал я, решительно покидая компанию.
На следующий день за завтраком я сидел гладко выбритый — поспешил, пока Гоша не передумал — и разглядывал Кристофа, которому очевидно было наплевать, как он выглядит, поскольку он будет прекрасно выглядеть в любом возрасте.