Хороните своих мертвецов
Шрифт:
Нет. Нужно было сделать выбор. Принять решение.
Гамаш представлял себе агента Николь в дверях. В готовности. И ее бешенство, когда он сказал о своем решении.
– Вы будете смотреть? – спросил Бовуар.
Гамаш подумал и ответил:
– Да. А ты?
– Может быть. – Он тоже задумался. – Да, буду.
Наступила пауза, оба думали о том, что это означает для них.
– Боже мой, – простонал Бовуар.
– Когда станешь смотреть, пусть рядом будет кто-нибудь, – посоветовал Гамаш.
– Я
– И я тоже, – сказал Гамаш.
Они оба хотели одного: если им нужно пережить это, то по крайней мере вместе.
Тяжело опустившись в кожаное кресло бара «Сен-Лоран», старший инспектор Гамаш позвонил Рейн-Мари.
– Пыталась до тебя дозвониться. – У нее был расстроенный голос.
– Я знаю. Извини, не мог ответить. Жан Ги только что мне рассказал. Ты как узнала?
– Даниэль позвонил из Парижа. Ему сказал коллега. Потом позвонила Анни. Это явно появилось в полдень – и пошло-поехало. Последние полчаса звонят журналисты. Арман, это ужасно.
Он услышал напряжение в ее голосе и почувствовал желание убить того, кто это сделал. Кто заставил всех переживать случившееся заново – Рейн-Мари, Анни, Даниэля и Энид Бовуар. Хуже того. Семьи тех, кто погиб.
Ему хотелось через телефонную линию дотянуться до Рейн-Мари, прижать ее к себе. Убаюкать, сказать, что все будет хорошо, что это всего лишь призрак прошлого. Что худшее позади.
Но так ли это?
– Когда ты вернешься?
– Завтра.
– Кто мог это сделать, Арман?
– Не знаю. Мне нужно посмотреть. Но ты не смотри. Дождись меня, посмотрим вместе.
– Я подожду, – сказала она.
Она умела ждать.
Тот день она помнила отрывками. Армана не было дома. Изабель Лакост позвонила и сказала, что шеф занят расследованием и даже не может поговорить с ней. И не сможет целый день.
Она не помнила дня, когда бы не слышала голоса мужа в течение двадцати четырех часов. Ни одного дня за последние тридцать лет. А на следующее утро ее коллега по Национальной библиотеке пришла на работу с серым от ужаса лицом.
Бюллетень по Радио-Канада. Перестрелка. Погибли канадские полицейские, включая и одного старшего офицера. Рейн-Мари помчалась в больницу, не слушая сообщений. Боялась слушать. Не было ничего важнее сейчас, чем добраться до больницы. Добраться. В отделении скорой помощи она увидела Анни. Та только что приехала.
«По радио сказали, что папа…»
«Я не хочу это слышать».
Они утешали друг друга. Утешали Энид Бовуар. Потом появились другие, которых она не знала. Сюрреалистическая пантомима: незнакомые люди утешали друг друга, втайне отчаянно и стыдливо молясь о том, чтобы плохие вести пришли не к ним.
Из распашных дверей отделения скорой помощи появился санитар, посмотрел на них, отвел взгляд. На халате у него были пятна крови. Анни сжала ее руку.
Среди мертвых.
Доктор
Он жив.
Остального она почти не слышала. Ранение груди. Ранение головы. Пневмоторакс. Кровотечение.
Он жив, а это главное. Но были и другие.
«Жан Ги? – спросила она. – Жан Ги Бовуар?»
Доктор медлил.
«Вы должны нам сообщить», – сказала Анни с гораздо большей настойчивостью, чем Рейн-Мари ждала от нее.
«Ранение брюшной полости. Ему сейчас делают операцию».
«Но он будет жить?» – не успокаивалась Анни.
«Мы не знаем».
«Вы сказали, у моего отца кровотечение. Что это значит?»
«Ранение в голову, – стал перечислять доктор. – Внутреннее кровотечение. Инсульт».
Рейн-Мари не слушала. Он жив. Она повторяла эти слова про себя, и повторяла потом каждый день. И неважно, что там, на этом треклятом видеоролике. Он жив.
– Не знаю, что там на нем может быть, – сказал Гамаш.
И это было правдой. Он заставлял себя вспомнить подробности для следствия, но в основном в памяти остались какие-то фрагменты, хаос, шум, крики, вопли. И повсюду автоматчики. Гораздо больше, чем они предполагали.
Выстрелы один за другим. Бетон и дерево взрываются осколками у них на глазах. Автоматные очереди. Незнакомое ощущение бронежилета на груди. Карабин в его руках. Люди в прицеле. Отдача при выстреле. Стрельба на поражение.
Он оглядывает пространство в поисках стрелков, отдает приказы. Поддерживает порядок даже во время атаки.
Видит, как падает Жан Ги. Как падают другие.
По ночам он просыпался от этих образов. От этих звуков. И этого голоса.
«Я успею найти тебя вовремя. Верь мне».
«Я верю. Я вам верю, сэр».
– Я буду дома завтра, – сказал Гамаш жене.
– Береги себя.
Таких слов она прежде не говорила ему. Прежде, до того как все это случилось. Она думала об этом каждый раз, когда он уходил на работу, но никогда не произносила этих слов вслух. А теперь сказала.
– Хорошо. Я тебя люблю.
Он отключился и посидел какое-то время, беря себя в руки. Рука нащупала в кармане пузырек с таблетками. Пальцы сомкнулись вокруг него.
Гамаш закрыл глаза.
Потом, вытащив пустую руку из кармана, начал звонить тем, кто остался в живых, и семьям тех, кого уже нет.
Он говорил с матерями, отцами, женами и мужьями погибших. И на заднем плане слышал детский голос, просящий молока. Он звонил снова и снова, выслушивал их негодование, их боль – они не могли себе представить, чтобы кто-то выставил в Интернете видео всего этого. Но ни один из них не упрекнул его, хотя Арман Гамаш знал, что основания для этого у них были.