Хорошо Всем Известная
Шрифт:
– Действительно...
– Девушка задумалась, но задумчивость не шла ей и уж совсем ни к чему оказалась, как только мы, дважды и с чувством прочитав послание, убедились, что оно от ее покойного, пожелавшего наложить на себя ручки мужа.
– Вопрос не такой, чтобы тотчас найти ответ, - туманно рассуждала она.
– Однако решения и разгадки находят не только в умных книжках. И мне все понятно. Это случилось как раз перед тем, как я заглянула к своему бывшему супругу. Я вошла и увидела его мертвым, да, мой бывший, Алексей Сергеевич, лежал там с посиневшим лицом и жутко выпученными глазами. Картина, доложу вам, не для слабонервных. Я растерялась, я трясущимися руками и словно в неком полусне машинально схватила со стола это прощальное письмо, сложила и сунула себе в карман. А потом забыла о нем. Но здесь, в парке, вспомнила.
Да, конечно, так оно и происходило в ее голове, от костюма, трупа, крови, вероятных подозрений - к записке. Я проникал девушку пронзительным взглядом опытного, видавшего виды человека и видел, что она не лжет. Какие к ней могут быть претензии? Даже буквоед, какой-нибудь дотошный, въедливый и глупый наблюдатель со стороны не обвинил бы ее в том, что она пытается ввести меня в заблуждение, что-то там утаить или представить в неверном свете. О, как все это понятно ученому, который не только хорошо разбирается в людях, но и любит их! Несчастной девушке довелось пережить тягостные минуты. Ее бывший муж, наложивший на себя руки, его искаженное смертельным ужасом лицо... Она входит, не догадываясь, что ее ждет, и видит его лежащим на полу в луже крови, она вскрикивает, приближается, чтобы спросить, что с ним, и по мере возможности оказать ему необходимую помощь. Она склоняется над несчастным и видит, что он, распростертый у ее ног, уже ни в какой помощи не нуждается, потому что мертв, выбыл из списка живущих и даже уже не столько "бывший", сколько попросту труп, никто.
– Чем это вам грозит?
– спросил я.
– Безработицей, биржей труда, безуспешными поисками нового места, оскудением домашнего бюджета, голодной смертью? Не думаю... Вы молоды, хороши собой, у вас вся жизнь впереди. Не будем также забывать, что речь идет о бывшем. Никак, уже и другой есть?
– Есть.
– Она кивнула, с любопытством глядя на меня.
– Ну, в таком случае вам вовсе незачем горевать, кричать не своим голосом, как если бы смерть заглядывала и вам в глаза. Все в порядке.
– Немножко завидуете мне, да? У меня все впереди, а вы словно на краю пропасти. Больно это, сознавать, что время для вас обрывается и в будущем вы уже ничего не увидите и не узнаете?
– Так она сказала, и ее слова повергли меня в убитое молчание, она же, выдержав паузу, продолжила, уже часто вздыхая: - Не совсем, знаете, так уж оно все у меня в порядке. Ведь это мой нынешний убил моего бывшего, понимаете? Я вам все объясню. Антон Петрович убил Алексея Сергеевича.
– За что?
– Алексей Сергеевич взрывал петарды.
– Понятно... решил, что такой человек иного не заслуживает.
– Я все это только здесь, в парке, сообразила, когда прочитала записку. Ее не Алексей Сергеевич, ее Антон Петрович писал. Убил Алексея Сергеевича и, оставив записку, побежал куда-то убиваться.
– Понимаю, - сказал я.
– Вы отшатываетесь от трупа, оказываетесь возле стола и видите какую-то бумагу с текстом, хотя при этом воображаете, будто ничто, кроме бездыханного тела, не лезет вам в глаза. Все так, словно тело все еще распростерто у ваших ног и даже может неким образом схватить вас. Но в действительности вы уже отодвинулись в сторону. Идем дальше. Вы не просто отодвинулись, вы успели, сами того не сознавая, довольно-таки ловко отскочить в сторону и видите уже не тело, а стол и лежащее на нем письмо. Продолжая кричать... а что бы такое вы, примерно, могли выкрикивать?..
– А-а!.. А-а!..
– Ну да, я мог бы и сам догадаться. Итак, вы берете письмо, аккуратно складываете его и прячете в карман. Но эти действия, о которых вы сейчас думаете, что они проще пареной репы, тогда едва ли поддавались объяснению, поскольку были неосознанными. А будь иначе, вам нужно было бы растолковать не только что другим, но самой себе в первую очередь, для чего вы взяли письмо, сложили
И еще я сказал, что обнаруженное и прочитанное письмо ставит в деле гибели Манечкиных мужей точку, его можно, как говорится, сдавать в архив. Разумеется, я смутно чувствовал какую-то незавершенность проведенного мной расследования, какую-то не окончательную притертость деталей, составляющих эту печальную историю, и, может быть, даже не полную их проявленность. Я мешковато колебался, копошился и словно кишел, весь сомнение, я пятерней почесывал грудь, сомневаясь невесть в чем, и выход мне виделся в том, чтобы где-нибудь на скорую руку переспать с этой столь внезапно овдовевшей девушкой.
– Слишком много несчастий вдруг свалилось на мою голову, - все еще вздыхая, сказала она тогда мне.
– Алексей Сергеевич был успешен, богат, перспективен, Антон Петрович - нуль. Антон Петрович болтун и больше ничего. А теперь у меня нет ни того, ни другого.
– Так и у меня ничего нет, ни кола, ни двора, - сказал я; сказал скорее для поддержания разговора, а не потому, будто впрямь страдал от безысходности.
– Я хоть и профессор, а беден, как церковная мышь, и одинок до безобразия. А все оттого, что только я вступил в возраст зрелости, то сразу дошел до такой серьезности, что не пожелал впредь как-либо соприкасаться с окружающим миром, насквозь прогнившим. Моя серьезность не знает границ, я достиг неслыханного уединения, а в нем, без ложной скромности скажу, подлинного величия. Профессорское же звание выслужил по эзотерической части. Однажды, печально посвистывая о непутевости людей, о тщете их усилий, я пошел вниз, к реке, и на тропинке, исполосованной тенями теснящихся над ней деревьев, подумал, что вправе быть, в сущности, доволен своей удивительно сложившейся жизнью. Опыт внешнего общения с разношерстным людом и внутреннего - с богами, показал, что я потрясающе хладнокровен, и, как бы ни складывались обстоятельства, всегда в моей власти удержаться от ярости, от всяческого грозного шума, который людской фольклор издавна приписывает критически настроенным, а в действительности всего лишь упоительно передовым господам. Созерцая немыслимые бездны мироздания, я, как оказывается, вполне способен устоять перед искушением забавы ради столкнуть в них какую-нибудь горсточку безумцев или храбрецов, сражающихся с пустотой своего бытия.
Пока я так наслаждался исследованиями в собственном сердце, впереди из кустов вдруг выскочило на тропинку крошечное, с черной лоснящейся шерсткой существо, похожее на кота, и, усевшись на задние лапы, уставилось на меня всей своей насмешливой рожицей. Уловив, что этот незваный кот то ли что-то особенное чует в моих восторгах, то ли просто для души, но так или иначе намерен как бы посмеяться надо мной, я сейчас же настроился примерно проучить его. И я ринулся. То есть уже вдогонку, ибо он с замечательным проворством развернулся в бега. С невероятной скоростью неслись мы к реке. Кот прыгнул с берега в посаженную на цепь лодку и мгновенно превратился в застенчивую очаровательную девушку, нежно купавшую руку в теплой воде. Я, разумеется, понимал, что тут все нечисто. Мгновение я колебался, не схватить ли эту девицу грубо, наказующе. Да только вышло-то ласково. А между тем я там, в лодке, заключил в объятия малопочтенного субъекта, чьи масляные лукавые глазки, козлиная бородка и ботиночки в форме копыт не оставляли сомнений в его подземно-адском происхождении. Он со смехом высвободился, в наглой позе развалился на корме и, представ, наконец, господином полноценно бесовской наружности, заявил следующее:
– Не горячитесь, старина, разлюбезный мой гость, нет у меня желания обижать вас. Жизнерадостность, и только она, толкнула меня на небольшую импровизацию. Так что не будь я бесом, сидел бы сейчас где-нибудь в укромном, заповедном уголке и сочинял увлекательные побасенки о таких, как вы, а в промежутках между этой приятной работой бегал бы по садам и полям за толстыми крестьянками. Но судьба, судьба... Она распорядилась быть мне бесом и вашим недолговечным другом, и я призван помогать вам в ваших многотрудных заботах и свершениях в этом промежуточном мире.