Хорошо Всем Известная

Литов Михаил

В общем, находился я тогда где-то на подступах к загробному миру, и как только это нашло отражение в моем рассказе, Манечка с приятным для слуха девичьим шумом отшатнулась.

– Вы покойник, да?
– спросила она, сильно оробев.

Незамысловатая, с сигареткой в руке, наморщившая лобик, сидела на скамейке рядом со мной, положив ногу на ногу и дрожа всем телом.

– Через того беса стал в высшей степени разнообразным существом, не то чтобы живым и не то чтобы мертвым, - ответил я.
– За бабами, между прочим, крепко ухлестываю. Мне это тот опекающий бес велел.

– Страсти какие! С ума сойти!
– закричала Манечка.
– После таких страхов мне остается только последовать за мужьями!

Я рассмеялся.

– А стоит ли? В загробном мире для людей вашего сорта, а

вы обычны, вот в чем штука, приготовлен один лишь ад. Я сегодня в благодушном настроении и готов дать вам добрый совет: не гоните меня, сойдитесь со мной. Что остается вам, людям, которые черт знает как возникли и никому из профессоров, как, впрочем, и из так называемых потусторонних сил, не интересны, что вам остается, как не быть братьями, а значит, делиться на каинов и авелей?

– Но подобным образом, - возразила Манечка, - еще можно раскидать по нишам моих мужей, а я женского рода, и меня эта ваша арифметика, стало быть, не касается.

– Еще как касается! Когда жизнь не проживается, а предстает в виде зрелища, запросто стираются различия между мужским и женским.

– Не это ли называлось у древних позорищем?

– Не то чтобы лишь это. Но и это тоже. Любопытно... Я из вашего прикосновения к древности заключаю, что течение времени и где-то даже вечность вам не вполне безразличны. А ведь, девочка моя, несносна, ой как несносна эта людская потребность существовать вечно. Хорошо, допустим, она будет удовлетворена... Но исключительно в порядке собирания всех и каждого в образ либо Каина, либо Авеля...

– Авелю, сами знаете, непременно нужно в рай, стало быть, должен рай существовать, - возразила Манечка взволнованно.

– Так-то оно так, но только бесам скучно было бы копаться в ваших дрязгах и разбирать, кто там из вас кем на самом деле является. Наверняка предпочтут для простоты дела оставить одного Каина. Оно, знаете ли, как-то больше соответствует человеческому облику.

– А если... ну, скажем, если возвышенный поэт или благородный писатель?

– Всех под одну гребенку. Помер, прибыл к ним - занимай свое место в неописуемо жутком процессе каиновых мук. А они таковы, что и врагу не пожелаешь. Хотите, покажу?

Она отказалась, очень уж ее сразу измучила перспектива чудовищного будущего. И оно неизбежно? Бедняжка все не могла до конца поверить в это и, вскочив на ноги, топталась на месте, обескураженная и почти что втоптанная в грязь.

– Неужели и Пушкин с Толстым?..

– Ну, не знаю... То есть сначала - да, а потом, может, и восторжествует некая справедливость, разберут более внимательно, как-нибудь там их вытащат, поместят в более благоприятные условия. Но это уже такие дела, что даже я ничего о них не ведаю, затрудняюсь сказать, бывают ли они вообще. А что? Думаешь спастись? Так ведь куда тебе, мышонок, до Пушкина! Говорю: хватайся за меня да поживи в свое удовольствие, пока дух из тебя не вышибли.

И она сочла, что я привел доводы, с которыми ей трудно не согласиться.

***

Я живу, главным образом, на грешной земле, частенько бываю на небе, а в ту минуту, когда нас с Манечкой все решалось, совершенно укрепился в мысли, что не грех какое-то время пожить всласть с этой очаровательной малышкой, ведь хороша же чертовка, и она согласилась, да только... и на этом этапе своего рассказа я, в высшей степени огорченный, хватаюсь за голову... не сложилось, а точнее если выразиться, не так сложилось, как хотелось бы. Не сразу утряслось и приняло сносный вид. А всему виной непредвиденные абсурды. Мужья-то ее... Но по порядку. Мы вышли из парка. По дороге к счастью Манечка указала мне на дом, где лежит-де убитый Алексей Сергеевич... а тут этот самый Алексей Сергеевич мешком свешивается из окна, у самого рожа разбита, в синяках, и он кричит нам, что посчитается с Антоном Петровичем, вздумавшим поднять на него руку, так, мол, и передайте этому негодяю, не сносить ему головы. Мы ускорили шаг и в миг один примчались в нынешнее Манечкино жилище, а там Антон Петрович вешается. Вытащили его из петли.

– Алексей Сергеевич явно зарвался, - сказал он, узнав, что его враг уцелел и грозит ему расправой, - решил, что вокруг уже нет ему равных

и он может делать все, что ему заблагорассудится. Проворачивать свои делишки в открытую. Тебе дали отставку? Дали. Отойди, скройся! А он петарды взрывает. И никто, дескать, не рискнет встать у него на пути. Но так ли оно? Я-то в оппозиции его преступным замыслам. И пусть моя фигура не кажется вам сомнительной в таковом качестве. Но вот что, как я погляжу, не состыковывается и выглядит новыми уловками нечистого. Как прикажете понимать истинные мотивы вашего бодрого появления? Вас обоих спрашиваю, анчутки. Надумали пожить здесь вместо меня? А как же факт моего очевидного пребывания? Не складывается ваше появление и мое проживание в гармонию. И для чего мне, спрашивается, теперь умирать? Что дает повод к этому? Ваша жажда совокупления? Между прочим, сама неистребимость Алексея Сергеевича подтверждает его участие в разных темных делишках, порочащих доброе имя нашего города. Но это участие подтверждалось и моим горячим желанием сжить его со свету. Я ведь хорошенько ему задал, будет помнить. Известно ли вам, что на этой теме, то есть на том, какую проблему представляет собой для нашего города Алексей Сергеевич, в настоящее время лежит негласный запрет. Временный или вечный, этого я не знаю. Вот он умер, как подумали вы, прочитав мою прощальную записку, а он, оказывается, выжил, и это как нельзя лучше доказывает, что он снюхался с темными силами.

– Профессор, - Манечка указала на меня, - называет их адскими.

– Совершенно верно мыслит твой профессор, - подхватил Антон Петрович.
– А меня не иначе как ангел света, добра и разума спас от смерти. Но нити по-прежнему ведут к Алексею Сергеевичу, который был разумным и добрым человеком, пока не принялся взрывать петарды. Но что это за нити и какие последствия могут вытекать из обнаруженных связей, еще предстоит выяснить. И ничто пока не приподнимает завесу над главным, ради чего я бьюсь, - над догадкой, как мне покончить с этим прохвостом. Должен заметить, теперь беспокойство особенно не покидает меня. Напротив, оно возрастает. Ни минуты не сомневаюсь, это Алексей Сергеевич все организовал и подстроил, это он свел вас и помог снюхаться. И что же, я должен почувствовать некое бессилие, видя, как вам хорошо вместе? Испугаться, как бы вы меня не угробили? Уложить вас в постельку? Я взял за правило вести себя осмотрительно в подобных ситуациях, а вот Манечка, я знаю, всегда готова наломать дров. И Алексей Сергеевич далеко не прост. Он говорит так, а поступает этак. Еще неизвестно, как он в действительности посмотрит на ваш союз. У нас с ним сегодня одни мотивы, завтра другие. Что же выходит, мне следует разделить с Алексеем Сергеевичем ответственность за то, что мы, вам на беду, остались живы? Это было бы несправедливо, но я чувствую, что вы именно к этому ведете. И ничего с этим не поделаешь. Остается только предупредить профессора, что ему следует быть осторожнее. Петарды, и все такое... Вряд ли этот надутый и самоуверенный господин ...неужто он впрямь профессор?.. вряд ли он сочтет нужным прислушаться к доброму совету. В таком случае я не предупреждаю, а прошу. Будьте чуточку осмотрительнее, профессор.

В конце концов решили поселить меня в Куличах у приемных родителей Гордеева, и я, как видите, вполне у них прижился. Манечка навещает.

– Вы закончили?
– спросил Гордеев.
– Интересная история, с удовольствием послушали... Когда у человека история, выслушать его - святое дело. Мы с этим очень считаемся, но все же... имеются ведь у нас и собственные обстоятельства, даже наболевшее... Мы, значит, отправились в баньку... да вы, может быть, знаете уже! Что это за люди на нас набросились?

– У них свое мировоззрение, свое мироощущение, у них все свое, и с ними непонятно и трудно, но мы ничего, терпим и выживаем. В теории уже отняли у нас баньку, где-то и на практике так тоже выходит. Ладно, принимаем к сведению... Смирились. Против силы и безумия не попрешь.

– Не моясь живете?

– Приспосабливаемся как-то. Старики ваши вообще больше нравственной чистотой довольствуются.

– Но меня на кол собирались посадить.

– Ну, это не взаправду, а вроде иллюстрации, - расплылся профессор в благодушной улыбке, - или все равно как сноска, которую не обязательно читать.