Хозяйка бобового стебля
Шрифт:
Так называемая мать вчера ведь кучу всего надавала Карсону, а остатки спрятала (хоть тут ума хватило!). Впрочем, даже если бы еда была на виду, дикая антисанитария и её воплощение — мухи, отбивали любой аппетит.
— И что? — хмурится она. — Ты ведь животное, сам сказал. Поймай себе кого-нибудь.
— Так я животное по твоей вине, — тявкает он, — так что не надо тут слова мои выворачивать! Я не собираюсь сырых белок есть! А даже если поймаю, приготовить не смогу, у меня... лапки! — выпаливает он и поднимается на задние лапы, чтобы показать
— Ладно, перехватим что-нибудь на рынке, — присаживается она, чтобы погладить лиса между ушей. — Я воровать особо не умею, но надо же входить в роль... Потерпишь?
— В какую роль? — не понимает он. — И какой рынок? Сегодня рынок закрыт. В смысле, будет праздник, конечно, там много кто продаёт всякое, но не потянешь же ты туда корову свою! Тебя прогонят просто, помяни моё слово.
— Как закрыт? Опять? И какой ещё праздник? Слушай, я не могу тут так долго торчать...
— Ты, — вздыхает он, — как с луны свалилась. Первый день лета празднуем! Хотя, — тянет с сомнением и оборачивается, будто отсюда надеясь разглядеть приготовление к торжеству, — не уверен, будет ли народ на площади собираться... Время неспокойное. Но всё-таки, чует моё сердце, никого это не остановит.
— Да, Сон говорил про девушек, которые пропадают. Жуть какая. А кто он такой, кстати? Такой, ну, красивый, с чёрной лошадью. Из Ада.
Она выпрямляется и начинает нарезать вокруг Джека круги, заламывая руки.
Он поначалу следит за ней взглядом, но затем, видимо, его начинает мутить и Джеку приходится опустить голову.
— Бывший охотник за головами. Очень грозный тип, опасный. Несколько лет уже как встал на сторону закона и следит теперь за порядком. Все эти земли, можно сказать — его ответственность. Люди его обожают настолько же, насколько опасаются. Ты бы близко к нему не подходила от греха подальше.
— Раз он такой крутой, почему до сих пор не поймал маньяка?
— В том-то и дело, сложно всё и загадочно! Зацепок почти нет, говорят, — таинственным тоном отвечает ей Джек. — Да и времени прошло ни так много... Не вовремя ты здесь оказалась, вот, что я скажу! Так что... Давай-ка решай, что делать будем. Я ещё свой облик вернуть хочу! — торопит он, а сам сглатывает голодную слюну и косится на дверь дома уже иным взглядом, раздумывая, не разорить ли его, как лисы разоряют курятники.
— Да принесу я тебе, принесу! — всплёскивает Женя руками. — Только это... может потом всё же в город? Там просто встретить кое-кого надо.
— Да ладно, пойдём. Мне уже всё равно. Я очень хочу есть, Жела, — пытается он задобрить её, вспомнив то странное имя, и морщится, надеясь, что произнёс правильно.
Она кивает, улыбается скомкано и тихо заходит в дом. В закромах находит копчёный окорок и кусок чёрного хлеба. Сглатывает слюну и собирается выйти, но дорогу преграждает пошатывающаяся мать.
— Куда это ты, а? Воровать у родной семьи вздумала? — упирает она руки в бока.
— Чего? — Женя хлопает ресницами. —
— Это ты одна слопать столько собралась? А о сестре подумала?! А обо мне? А ну, положи, откуда взяла! Это я на случай гостей припрятала. Вдруг, — срывается с её губ мечтательный вздох, — вернётся ещё? Праздник же.
— Значит, кого попало мы кормить будем, а себя — нет? Там ещё есть. Для сестры. Ты... что с тобой не так вообще? Живёшь в хлеву, последнее раздариваешь, корову до полусмерти довела!
— Поговори мне тут! — наступает она угрожающе. — Пигалица, это ж надо, упрекать меня вздумала! И человек тот, не абы кто! Я ж для тебя, дурёха, стараюсь.
— Мамочка, — раздаётся слабый голосок Анны, — Джилл, вы опять ругаетесь?
— Я на праздник пошла, — Женя машет на мать Джилл рукой, — может, там кому корова нужна будет. Отойди.
— Не смей! Не смей её туда вести, опозоришь нас! Там сейчас все в нарядах лучших, со всем лучшим, а ты этот ужас показывать собралась?
— Да какая мне разница! Корову надо продать, не понимаешь?
Женя замахивается окороком.
И мать выхватывает его из её руки.
А на печи начинает плакать Анна, испугавшись назревающей драки.
Женя цокает.
— Я слышала, Карсон говорил, что ему худые не нравятся!
— Да? — замирает она. — А... Ну, конечно! Такой мужчина! И деток он, наверное, много хочет. На, — возвращает ей окорок. — Кушай, детка. Умница! Так бы и сказала мне, а то я уж надумала невесть чего... Ступай, воздухом подыши, поешь, чтобы румянец на щёчках был.
— Ага.
Женя не видит смысла с ней спорить, хотя гнев и недоумение так и кипят под кожей.
Скоро-скоро она окажется дома и забудет всех этих личностей, словно страшный сон.
— Джек? — зовёт, отойдя подальше от дома. — Смотри, что у меня есть.
Он выпрыгивает из-под ближайшего куста и на лету вгрызается в окорок, выхватывая его из Жененой руки.
— Прости, — ворчит, отрывая от кости мясо, — я поделюсь, я оставлю и тебе. Просто... — жуёт, — подыхаю от голода. Спасибо.
— Приятного аппетита, — вздыхает она, всматриваясь в хлеб, прежде чем отправить его в рот. — Не оставляй, не надо... Это ведь мясо, мало ли какие палочки в нём, обойдусь.
Женя с тоской вспоминает про девочку на печи и решает обязательно хоть как-нибудь помочь ей, прежде чем вернуться в свой мир.
Надо выяснить, чем она болеет.
— Нет здесь никаких палочек, — хрустит он уже костью, но спохватывается и часть неё выплёвывает будто бы со смущением. — Что-то я... совсем уже. Ну, — присаживается Джек у её ног, — что делать будем? Может к ведьме пока сходим?
— Ведьма, да, тоже надо... А как же город?
— Да куда тебе сейчас, зачем? — отмахивается он. — Праздник сегодня, ничего не сделаешь. Только в историю какую влипнешь. К чему рисковать и терять время?
— Да, ещё и девушки пропадают... А не ведьма ли их крадёт для ритуалов? Сон что, не подозревал её?