Хозяйка старого поместья
Шрифт:
А вот нашего полуторагодовалого сына Генриха уличные забавы пока не интересовали – его куда больше развлекали красивые упаковки на подарках, которыми мы с радостью обменивались друг с другом. И отправляясь на прогулку по городу, мы оставляли его с мадемуазель Тюрье, которая не любила холод и тоже предпочитала сидеть дома.
А Гвинет охотно наносила визиты своим старым знакомым. Ей
Баронесса Пуанкаре оказалась в столице впервые, и поэтому ее всё приводило в восторг – и Лувр, и театры, и расцвеченные огнями площади. Они с супругом часто гуляли по городу вдвоем, останавливаясь у особо красивых зданий или заглядывая в маленькие таверны, где можно было полакомиться праздничными блюдами.
Привезли мы в столицу и месье Эрве – хотя он и уверял нас, что должен остаться в Провансе, дабы присматривать за хозяйством. Но мы решили, что его верная многолетняя служба заслуживает хотя бы такого маленького отпуска. Впрочем, он и здесь находил себе работу – он отыскал в городе несколько новых лавок, владельцы которых захотели торговать нашим товаром.
Война Аугсбургской лиги закончилась в девяносто седьмом году, когда был подписан Рейсвейкский мирный договор, согласно которому Франция сохраняла за собой Нижний Эльзас и Страсбург, а также вернула себе некоторые колонии в Индии и Северной Америке. Нам это дало возможность начать торговлю с Англией на законных основаниях, и теперь наши духи можно было купить и в магазинчиках Лондона.
Была в это время в Париже и Мэрион – только теперь она именовалась не мадемуазель Маруани, а мадам Доризо. Пять лет назад она вышла замуж за Антуана. Этот брак вызвал негодование наших знакомых – ведь несмотря на богатство месье Доризо, титула у него всё-таки не было. Но осуждение света ничуть не мешало им быть счастливыми, и я была уверена, что за эти годы Мэрион ни разу не пожалела о принятом решении.
Антуан добыл для нас документ,
Страшный голод, который случился во Франции в девяносто третьем и девяносто четвертом годах и унес жизни почти двух миллионов человек, закончился, и обнищавшие провинции потихоньку восстанавливались. Но в девяносто пятом году случились заморозки в горах, и почти вся росшая там лаванда погибла. И вот тогда-то месье Доризо признал, что в искусственно создаваемых лавандовых полях есть какой-то смысл. Мы были едва ли не единственными во всём Провансе, кто в тот год имел сырье для производства духов. Тогда цены на них выросли еще больше, и это дало нам возможность неплохо заработать, закупить новое оборудование и полностью отремонтировать наш особняк.
Хотя в то время общество отвернулось не только от Мэрион, но и от нас – соседи и знакомые были шокированы тем, что в дворянской усадьбе было открыто производство парфюма. Нас перестали приглашать в гости, но поскольку мы с мужем и раньше были не особенно общительными, я не сильно расстроилась из-за этого.
А потом деньги и знакомство с первыми аристократами столицы (которые охотно заказывали нам особые, подобранные в соответствии с их индивидуальными пожеланиями ароматы) сделали свое дело, и общество снова повернулось к нам лицом.
Три года назад Эмиль, наконец, встал на ноги. И это побудило меня с куда большим вниманием отнестись к отварам и заговорам старой мадам Туссен. И теперь она учила нас с Кэтрин всему, что знала сама. Она говорила, что когда-то была такой же рыжей, как и мы с Кэтти, правда, сейчас об этом мало что напоминало – разве что россыпь веснушек на ее морщинистом лице.
Мадам Туссен пыталась убедить меня добавлять в утренний чай Эмиля капельку приворотного зелья («Для крепости брака, мадам!»), но это было единственное, в чём я с ней не согласилась – в наших с мужем чувствах я была уверена абсолютно. И в этом не было никакой магии – разве только магия любви.