Хозяйка заброшенного поместья

Шнейдер Наталья

Здание с огромными окнами внутри оказалось теплицей. Большая печь, отгороженная от основного пространства комнатка, видимо, для садовника, во всем остальном помещении полов не было. Вот и отлично, будет где и землю для рассады брать, кроме как из горшков в галерее, да и высаживать куда найдется. Хотя сейчас здесь было ненамного теплее, чем на улице, какими бы большими ни были окна, крыша оставалась непрозрачной, и без печи одни окна не спасали.

Стоит ли топить печь и здесь? Хватит ли дров, и где взять новые? Рубить деревья на дрова мне точно не приходилось, покупали всегда... И как их возить из леса, на лошади?

Лошадь! Кто за ней ходит, когда Петр в

запое? И как за ней ходить? Что делать с птицей, свиньями и даже коровой, я знала, но лошадь?

Словно вторя моим мыслям, донеслось обиженное ржание.

— Марья! — влетела я в людскую. — Чем кормить лошадь?

Нянька, собравшаяся выговорить мне за неправильную одежду, осеклась на полуслове.

— Петька же, какой пьяный ни был, никогда про лошадку не забывал! А сейчас...

Петр всхрапнул, заворочавшись, но не проснулся.

— Побегу я в деревню, попрошу кого из парней, чтобы пожил в людской да за лошадкой приглядел. Или лучше девку, чтобы заодно и за домом ходила, мне-то с одной рукой... Только заплатить бы надо. Хоть змейку в день.

Так мало?

— Конечно! Договаривайся хоть с кем, сейчас деньги принесу.

— Да зачем сейчас-то бегать, как отработает, так и расплатишься, — сказала Марья, слезая с лавки. — Пойду оденусь. А ты смотри дома сиди.

Я не ответила, и она добавила:

— Сиди дома, я сказала, не бегай голая по морозу. А то запру в кладовке, — добавила уже жалобно. — Хоть тулупчик маменькин надень, совсем ты себя не бережешь!

Тулупчик — это можно.

— Покажешь, где лежит?

Марья безошибочно нашла один из сундуков в кладовке, вытащила оттуда что-то похожее на короткую дубленку и суконные рукавицы.

— Вот. И не вздумай больше на улицу неодетой выскакивать!

— Не вздумаю, — заверила я ее.

15.1

Одевшись уже как следует, я снова вышла обследовать двор. Мотя выскочил за мной, гнать его в дом я не стала. Вдруг он действительно чей-то и собрался к хозяевам. Но кот бежал передо мной, распушив хвост, будто показывал, что здесь и как.

Кроме тех строений, которые были видны из окна, за дорогой — как я поняла, выездом из усадьбы для хозяев, а не для гостей — обнаружился птичник, откуда доносилось квохтанье кур; хлев, сейчас пустой, и еще один сарай с разнообразными инструментами, половину которых я опознать не смогла.

За строениями простирался луг, отгороженный перелеском.

Мимо меня проторопилась Марья.

— Далеко до деревни? — спросила ее я.

— Да вон за тем леском еще с полверсты. — Она махнула рукой. — За полчаса добегу.

— А наша земля где кончается?

— Вот тут она и кончается. — Нянька указала на лесок. — Раньше и поля за ним, и деревни ваши были, а теперь нет уже.

Понятно. Значит, в моем распоряжении двор, луг — будет хоть куда скотину выпустить, если руки дойдут ее завести, — и сад с парадной стороны дома. Ну что ж, никогда не была я барыней, нечего и начинать. Мне и того, что осталось, за глаза хватит, управиться бы.

В леднике, как Марья и говорила, нашлись и мясные отрубы, и подвешенные к потолку колбасы. Я снова ощутила укол вины.

— Расщедрился на мясо, а вместо благодарности когтями получил, — сказала я Моте, который чинно сидел на верхней ступеньке лестницы.

Кот чихнул.

— С другой стороны, нечего было чужие вещи хватать, — согласилась с ним я, выбираясь на свет. — Пойдем за известью.

Я думала, что придется повозиться, чтобы извлечь горшки, и еще очень

боялась, что разобью их, когда буду долбить ломом слежавшуюся землю. Но оказалось, что не так уж глубоко она промерзла: стенки сарая и снег вокруг него худо-бедно защищали от холода. А под слоем земли обнаружился слой гравия, под которым я и нашла штук шесть больших горшков с обмотанными провощенной плотной тканью горлышками. Известка была густой, действительно как тесто. Я отложила часть в прихваченный с собой горшок, куда Мотя тут же сунул нос. Отошел в сторону, начал умываться с довольным видом, будто одобрил. Когда я собралась домой, побежал следом.

Петр спокойно спал. Ну и хорошо, у меня как раз в очередной раз подошло тесто, пора бы и разделывать. Противней или форм для хлеба я на кухне не нашла, придется по старинке на капустном листе печь. Благо что лежащий в ящике кочан был не последним — в погребе я видела еще штук пять, подвешенных к потолку за кочерыжку.

Я разделала тесто на караваи, разложила по листьям, накрыв полотенцами, оставила подниматься. В последний миг вспомнила, что следует оставить в квашне часть теста, чтобы потом развести на нем свежее: магазинных дрожжей-то еще не придумали. Пока тесто подходило, я выгребла из поддувала золу, сунула под стол остывать. Накинув тулуп, сбегала за водой к колодцу. В городе-то особо не замечаешь, как она расходуется, а когда бочка в кухне стоит, то и дело наполнять приходится. Как раз расстоялись караваи. Я отложила часть углей в грелку, для Петра. Отогревать его самого уже незачем, но в людской не было печи. И окна! Я же не доделала там окна: Виктор, явившись, отвлек.

Убрав с сторону угли, я поставила хлебы в печь. Заглянув в людскую, оставила грелку. Доделать ли сперва окно или заняться трещинами в печах дома? Сперва печи, решила я. С грелкой да под несколькими одеялами больной снова не замерзнет, а замазке понадобится время, чтобы высохнуть.

Я развела часть известкового теста как для побелки. Добавила туда просеянную золу и соль. Обошла все комнаты, выискивая трещины. Повезло — не так много их было, и возни оказалось немного с прочисткой да замазкой. Оставалось только ждать, когда теперь высохнет. Чтобы ускорить процесс, я закинула в топку и зажгла несколько полешек — пусть тихонько греется и сохнет.

Лекарство действовало отменно — Петр храпел так, что стены содрогались. Но все же лучше убрать бутылку подальше, не на каждый день средство. Закончив с окном людской, я так и поступила. Перешла в отцовскую спальню и кабинет, занялась окнами и там. Наконец-то жилые помещения этого дома станут по-настоящему жилыми, а не филиалом холодильника.

Едва я успела закончить работу, настало время и хлеб вынимать. Я нервничала, когда доставала караваи, но они удались на славу: легкие, пышные; нижняя корочка, когда я застучала по ней, зазвенела. И пахли так, что хотелось, как в детстве, отгрызть горбушку, я еле удержалась.

Марья вернулась, как раз когда я, накрыв хлеб полотном, присела на лавку отдохнуть.

— Вот маменька, поди-ка, твоя радуется на небесах, что ты наконец за ум взялась! — воскликнула она, оглядев кухню и втянув носом воздух. — Только вот воду ты зря сама таскала, надрывалась. Я Дуню привела. Будет, пока я однорукая, и воду носить, и полы мыть. Негоже барыне самой ручки пачкать. По плате договорилась: змейку в день и еда наша. Чай, не объест.

— Так мало? — удивилась я.

— Не мало. У нее дядька второй год как на зиму в город на фабрику устраивается. Четыре месяца там работает, три отруба приносит. Так то на фабрике, и мужик, да еда своя, а то в доме с нашей едой.