Храброе сердце Ирены Сендлер
Шрифт:
Ханна рассказала о своей матери – она умерла в 1988 году, не дожив года до того момента, когда Польша наконец стала свободной. Потом она принесла в гостиную серебряную медаль на деревянном брусочке с прозрачной крышкой.
– Это награды от Яд Вашема, – сказала она. – А вот фотография моей мамы того времени. Она тогда была настоящей авангардисткой… и настоящей красавицей.
– Вам, наверно, было очень страшно, – сказала Меган. – Как же можно было так жить изо дня в день? Вы часто молились?
– Когда целыми днями не чувствуешь ничего, кроме страха, со временем
– А что случилось со списками? – не смогла удержаться Лиз.
– Когда закончилась война, пришла Ирена, выкопала банки и собрала все списки в один.
– И… и… и что дальше?
– Дальше пришли коммунисты, и об этих списках предпочитали не говорить. По крайней мере со мной.
– А что случилось с яблоней? – спросила Сабрина.
На лицо Ханны вернулась улыбка.
– А яблоню я вам могу показать. Пойдемте. Мы с вами пойдем той дорогой, по которой ходили мама с Иреной. Из-за эсэсовских казарм секретную работу приходилось делать на заднем дворе, а ходить через переулок.
В конце улицы они свернули налево, а потом еще раз налево, на узкую, рассекающую квартал вдоль, дорожку, стиснутую с обеих сторон крошечными палисадниками. Ханна показала на один из домов:
– Здесь люди прятали у себя троих еврейских детей, а здесь, – кивнула она на следующий, – четверых.
Они вошли через калитку с выцветшей табличкой «№ 9» в заросший садик.
– Всего на Лекарской скрывалось 40 или 50 детей, – вспоминала Ханна. – Сложнее всего было с малышами. Некоторые все время плакали. Те, кто постарше, уже знали, что нужно вести себя как можно тише.
Внезапно на ее лице мелькнула озорная детская улыбка:
– Как это ни удивительно, но… немцы не арестовали ни одного человека с этой улицы.
Ханна провела их сквозь густые заросли к старому, устало склонившемуся дереву с узловатым стволом.
– Она до сих пор каждый год приносит по несколько яблок, – сказала она, нежно поглаживая морщинистую кору дерева. Ханна на несколько мгновений закрыла глаза.
Девочки опустились рядом с деревом на колени и запустили пальцы в рыхлую землю. Лиз нарисовала на земле сердечко.
Мистер К. стоял рядом с яблоней, положив руку на одну из ветвей.
– Яд Вашем на иврите означает «Память и Имя».
Листья яблони вдруг зашелестели от пролетевшего по переулку ветерка.
– Мы с вами сейчас стоим на святой земле.
Лиз подумала, что, услышав эти слова из уст какого-нибудь другого человека, она посчитала бы их напыщенными и даже идиотскими, но Мистер К. был их Учителем, и сомневаться в искренности и важности сказанного им ей даже не приходило в голову.
Они постояли в молчании, а потом Лиз спросила:
– А как выглядели эти банки или бутылки?
Ханна начала было объяснять по-польски, но потом вдруг замолчала и задумалась.
– Пойдемте. – Она махнула рукой, призывая всех последовать за ней. – Давайте вернемся домой.
В комнате, где на стене была нарисована ведущая в никуда лестница, она открыла дверки буфета и, порывшись внутри, достала пустую молочную бутылку и показала ее девочкам.
– Конечно,
Глава 30
Сердечки и подсолнухи
Варшава, май 2001
Ирена жила в маленькой квартирке на тихой варшавской улице вместе с невесткой, внучкой Агнес и маленькой собачкой. Прибывшие на двух польских «фиатах» гости из Канзаса обнаружили, что им придется парковаться посреди улицы рядом с мини-вэном корреспондентов из «Ю-Эс – Эй Тудей» [121] , фургоном польских кинодокументалистов и множеством других автомобилей с журналистскими пропусками на ветровом стекле, позволявшими машине стоять там, где вздумается ее хозяевам.
121
«Ю-Эс-Эй Тудей» («USA Today» – англ., «США сегодня») – общенациональная ежедневная газета в США, издающаяся с 1982 года.
Сабрина не смогла оправиться от трансатлантического перелета и до сих пор плохо спала по ночам. Потом был Аушвиц… А теперь она волновалась, представляя себе встречу с Иреной. А вдруг она в них разочаруется? Дебра Стюарт призналась, что тоже чуть не трясется от волнения. Меган, хоть и ошеломленная происходящим не меньше других, была преисполнена радостной гордостью за то, что именно ей выпало быть участницей этих удивительных событий. Лиз, безумно счастливая и смертельно испуганная, думала, как в ней могут уживаться эти два совершенно противоположных чувства?
Режиссер Миха Дудзевич попросил канзасцев подождать, пока техники меняют перегоревшую лампу, чтобы зафиксировать на пленке момент их приезда к дому Ирены. Девочки охотно согласились, а Мистер К. задумался: могут ли постановочные кадры или эпизоды спектаклей быть правдивыми?..
«Жизнь в банке» был наивным переложением реальной истории Ирены на язык театра. Было понятно, что они исполнят свою пьесу для Ирены, но его не отпускали опасения, что она будет разочарована…
Но больше всего он боялся, что Ирену расстроят вольности, допущенные ими в изложении ее истории. И в этом она будет права, ведь в конечном счете они рассказывают ее историю. И все же он знал, что, если историю не рассказать так, чтобы людям, а особенно молодым, было интересно, для большинства ее просто не будет. Конечно, Ирене понравятся девочки, но будет ли она довольна их пьесой?
Строгая, как часовой, медсестра замахала руками, приказывая прессе остаться на лестничной клетке… нет, им войти нельзя. Она перевела взгляд своих стальных глаз на девочек и что-то затараторила по-польски. Переводчик немного замялся.