Храброе сердце Ирены Сендлер
Шрифт:
Лиз нащупала в кармане распечатки писем зрителей, посмотревших «Жизнь в банке», и решила, что не позволит Павяку сломать себя, как не позволила ему сломать себя Ирена. Она поклялась, играя Ирену, вспоминать Павяк, чувствовать на своих плечах его холодный груз, слышать его могильную тишину, видеть крохотные синие пинетки. Она заставит это чудовище наполнять ее вдохновением и силой.
Глава 29
«Вы спасли спасительницу»
Варшава, май 2001
На следующий день они с профессором
Они прошли в кабинет профессора Гловинского – сутуловатого человека с растрепанными седыми волосами.
– Сначала я расскажу вам историю своего спасения, а потом мы попьем чаю и поговорим, – сказал он. – Я обязан Ирене буквально всем. Она вывезла меня из гетто, когда мне было всего восемь. Она спасла моих родителей и двоюродного брата Петра Цеттингера – он выбрался из гетто через канализацию… В детстве у меня были очень выраженные еврейские черты… в те времена это называлось «неудачной внешностью»… меня спрятали в одном из монастырей.
Гловинский рассказал о бесконечных перемещениях из одного убежища в другое, рассказал об отчаянии и предательствах, о том, как ему пришлось сыграть шахматную партию с шантажистом (экстравагантную историю, похожую на эпизод из фильма Феллини или Бергмана), о мгновениях, когда он находился на грани гибели…
– Мне было девять лет, и я был уверен, что мама погибла. Однажды воспитанников приюта в Турковице пригласили в гости к одному из местных богачей… это был этакий жест сострадания. Мы, дети, сидим на персидском ковре в доме этого филантропа, и прислуга угощает нас пирожными. И вдруг я узнаю в одной из горничных свою маму. Она тоже узнает меня, но показать этого мы не можем… она отворачивается к другому мальчику…
Прощаясь с девочками, профессор Гловинский произнес слова, которые девочкам придется услышать еще не раз:
– Ирена спасла меня и многих-многих других… Это было очень давно… и об этом почти все забыли. Но теперь вы, девочки… вы стали спасительницами.
Вы спасаете Ирену, рассказывая о ней всему миру… Вы спасли спасительницу.
До встречи с Иреной им осталось нанести еще один визит, совершить еще одно паломничество… Они шли к Ханне, чья мать, Яга Пиотровска, помогала Ирене закапывать списки детей под своей яблоней. Ханна наверняка должна была знать, что произошло со списками. Ханна до сих пор жила все там же, в доме 9 по Лекарской улице.
Ханна Пиотровска-Реховичова, худая, статная женщина, в синем вечернем платье и наброшенном на плечи ярко-красном платке, ждала их у двери, выделяясь ярким пятном на фоне серой стены. У нее были прямые каштановые волосы, подстриженные по плечи. Фасад дома был испещрен небольшими круглыми выбоинами. Каждая из них была укреплена мазками цемента и поэтому
– Интересно, что это за дырки? – прошептала Меган Сабрине, пока они поднимались на крыльцо.
Шею Ханны украшало колье из трех морских раковин, отбрасывающих блики солнечного света на ее точеное лицо. Если в то время, когда ее мать с Иреной закапывали во дворе банки со списками, ей было 12, прикинула Меган, то сегодня ей должно быть ближе к 70.
Ханна застенчиво улыбнулась и произнесла на правильном, но не очень уверенном английском:
– Иренины девочки из Канзаса.
Заметив, что их заинтересовала щербатая стена ее дома, она сказала:
– Автоматные пули.
Продолжила она уже по-польски:
– При восстании 1944 года [120] Варшава была разрушена почти полностью, осталось всего несколько кварталов, и наш был среди них. Эти отметины стали памятником. Наши соседи заштукатурили следы от пуль на своих домах. Но мы сделали ровно противоположное. Мой муж – художник.
120
Варшавское восстание 1944 г. – выступление поляков против немцев в августе 1944 г., через год с лишним после восстания Варшавского гетто. В боях августа 1944 г., инициированных Лондонским эмиграционным правительством Польши, участвовали и бывшие повстанцы Варшавского гетто.
Она пригласила их и съемочную группу в дом и, усадив за стол, угостила яблочным сидром и печеньем. Дом номер 9 отличался от прочих не только снаружи, но и внутри: стены комнат были расписаны мужем Ханны. Одна стена представляла собой изумительную «обманку», смотря на которую гости видели холл с большой хрустальной люстрой и величественной винтовой лестницей, уходящей куда-то под потолок в углу комнаты. Другие стены были увиты настолько же реалистично исполненной виноградной лозой.
Во второй раз после Павяка Меган ощутила необъятную громадность того факта, что она находится в том самом доме, где Ирена и Яга Пиотровска прятали спасенных детей, в том самом доме, из которого они выходили закапывать списки.
– Мне было 12 лет, – рассказывала Ханна, – и, по идее, я не должна была ничего знать и видеть. Но однажды ночью я проснулась и подошла к окну. Внизу я увидела огонек лампы и тени мамы и Ирены. Они закапывали под нашей яблоней банки со списками.
Меган не хотела никакого яблочного сидра… ей нужна была яблоня. Где же она? Почему Ханна не ведет их посмотреть на нее? А что со списками? Ханна наверняка знает о списках все… она же знает, как они важны! Меган увидела в окно донельзя запущенный садик. Какое же из этих деревьев и есть та самая яблоня?
В этот момент Ханна рассказывала своим гостям нечто совершенно поразительное.
– А на той стороне Лекарской, прямо напротив нашего дома, были эсэсовские казармы. Мне было поручено звонить в маленький колокольчик, если к дому кто-нибудь подходил.
Я помню тогдашнюю Ирену. Она была такая молодая и красивая… и всегда одна. Конечно, за исключением тех случаев, когда она приводила детей.
Она всегда входила через черный ход, с переулка. И все время такая целеустремленная. И все время куда-то торопилась.