Хранительница его сокровищ

Кальк Салма

Она уже задремала, когда дверь открылась, а дальше — шаги по половицам. Рука касается её ладони.

— Госпожа моя, вы в порядке? Ваша девочка сказала, что вам нездоровится, и вы не соблазнитесь даже на арро.

Ну вот здравствуйте, ещё пришёл утешитель.

— Я в порядке. Немного посплю и приду. Со мной всё хорошо.

То есть, в пределах нормы.

— Но в вас жизнь едва теплится, — он не поверил.

— Это пройдёт. То есть не жизнь, а слабость.

— Важное уточнение, — тихо рассмеялся он, а её ладонь уже оказалась между двух его ладоней. — Хорошо, спите, — сжал её руку, потом коснулся пальцами виска.

Как он выходил, Лизавета уже не слышала.

Когда

она проснулась, вокруг было тихо. Открыла ставню, выглянула на улицу — солнечно и прохладно. Так тепло, как в её первые дни здесь, уже не было. Ну да дома-то давно снег, и как бы не минус тридцать. Так что ей повезло.

Живот не болел, можно было сходить умыться и дальше делать всё то, что положено.

Внизу за шахматной доской сидели Альдо и Джованни. Они рассказали, что сейчас их стража, что все остальные разошлись кто куда, что умыться госпожу Элизабетту проводят, а поесть ей оставили. И что обед где-то через час.

И тут же Джованни радостно схватился за стоявшую рядом гитару — мол, потом доиграем, если госпожа Элизабетта встала, то уже можно. А то, оказывается, господин Фалько запретил громкие звуки, пока она не спустится.

Такая трогательная забота продолжала удивлять — у неё и домочадцы-то не слишком заботились о её сне, встали — и пошли греметь и по дому громко шарахаться. А тут чужие, в общем-то, люди…

Джованни остался с гитарой, Альдо отправился с ней до купальни. По дороге Лизавета спросила — удалось ли испытать купленный вчера пистолет. Он почему-то обрадовался, принялся рассказывать — что да, утром они попробовали, и это оказался отличный пистолет! Лучше только у господина Фалько, у господина Астальдо и то не такой. В коридоре встретили местную служанку, из тех, что приносила им еду и потом убирала со стола, и Лизавета настояла на том, что дойдёт до купальни с ней. Напрягать мальчика по такому мелкому поводу ей казалось неправильным.

Она сходила умыться в сопровождении той служанки, которая по дороге рассказала, что Тилечка и Фьорина занимаются стиркой, и что она может Тилечку привести.

Тилечка появилась, когда Лизавета доела оставленный ей хлеб с мясом и сыром, и запила его фруктовым компотом. И рассказала, что им разрешили загрузить замковых прачек своей стиркой, что отъезд намечен не на завтра, а даже на послезавтра, и ещё что господин Астальдо договорился с местной швейной мастерской, чтобы там посмотрели Лизаветину ткань на платье и хотя бы раскроили, но вообще — что успеют.

Всё это были хорошие новости. Сначала они собрали Лизаветину одежду, нуждающуюся в стирке, а таковая была почти вся, и отнесли в прачечную. Лизавете отчаянно хотелось ещё и платье туда сдать, но тогда в чём ходить по замку?

В швейную мастерскую они с Тилечкой решили идти после обеда. А пока невероятная куча одежды была перестирана и почищена как обычным путём, так и магическим, а в процессе к ним присоединились все служки из обители Сияния, нагруженные одеждой всех остальных. Лизавета подозревала, что где-то в той куче была и одежда Сокола, сорочки которого она была бы не прочь рассмотреть поближе, но задавила в себе порыв и покинула прачечную вместе с Тилечкой, когда за ними прислали и позвали на обед.

За обедом говорили о местной погоде, о семье хозяина замка и о предполагаемом продолжении путешествия. Брат Джанфранко подсчитывал необходимые продукты, брат Василио и Сокол рассуждали о том, где лучше ночевать в горах. А ещё вспоминали вчерашний вечер — о том, как мальчишки, притащившие гитару, взялись её настраивать и пробовать струны.

Струны звучали хорошо, петь умели все или

почти все. Вечер остро напомнил Лизавете юность, компанию, леса-горы и песни до рассвета. Пели, что характерно, примерно о том же — о путешествиях и приключениях, то есть что кто-то куда-то шёл по дороге, и что с ним там было, о чудесах, о войне и о любви. Всё, как положено. Она даже пожалела, что давно не брала в руки никаких инструментов, и не сможет изобразить ничего приличного. Но мальчишки радовались, что хоть в чём-то они сегодня первые, и радостно передавали инструмент друг другу после очередной песни. Разошлись после того, как одну песню про войну спели хором, а её знали все, и даже Сокол подпевал, разбудили брата Джанфранко, и он сообщил собравшимся, что злодеи, мешающие братьям своим в Сиянии спать, оправятся прямиком в пасть Великой Тьме, и она непременно пожрёт их, и возможно, уже вот прямо сегодня.

А потом было утро, и утренние неприятности.

К слову, перед обедом Сокол внимательно осмотрел Лизавету, подержал за руку и отметил, что стало лучше. Она не стала спорить, потому что в тот момент боли и впрямь не было, молча села рядом и весь обед сидела тихо.

А потом, когда они с Тилечкой шли в швейную мастерскую, спросила:

— Скажи, а что, все маги могут так же легко всё понять про моё состояние с одного взгляда? Как ты утром?

— Нет, только целители, — замотала головой Тилечка.

Значит, плюс Крыска и Лис. Никакой приватности. Но это лучше, чем если бы вообще все маги, какие есть.

— А господин Фалько?

— Он не целитель, он смотрит не так, как мы. У него какая-то своя способность, я раньше такой не видела, он может снимать боль и запускать регенерацию тканей человеческого тела, но не может лечить воспаления, или лишние образования, или гнойные раны, или просто болезни. И может погружать человека в сон простым прикосновением, он мне показывал, я пыталась, но у меня не получилось. Антонио не уснул, — рассмеялась девочка. — Тогда господин Фалько сказал, что можно будет попробовать ещё раз через пару лет, должно получиться.

— Какой полезный господин Фалько, — пробормотала Лизавета себе под нос.

В мастерской было не так много швей, как в орденской, всего человек десять. Она располагалась наверху одной из башен, и в большие окна проникало много солнечного света. Кроме того, дополнительно просторная комната освещалась магическими огнями.

Лизавету ждали. Тут заправлял не суровый мастер Галлеано, а дама на вид лизаветиных лет. Она назвалась Норбертой и сразу взяла быка за рога: велела Лизавете показывать ткань и раздеваться до рубахи, чтобы снять с неё мерки.

Мерки госпожа Норберта снимала сама, а записывали за ней две юные девы. Тут получился конфуз, потому что госпожа главная швея не предполагала, что под рубахой дама может ещё что-то носить. Пришлось снять и показать.

Юные девы пришли в восторг и только что не попросили разрешения потрогать пальцем и трусы, и бюстье — «ой, какой милый корсетик». Дамы постарше побросали работу и тоже подошли разглядеть — что такое надето на чужеземной гостье. И забросали её вопросами — а удобно ли носить? А сколько времени служит? А сколько штук у вас в гардеробе? Лизавета уже не знала, куда деваться от этого интереса, но повторяла себе, что эти люди оказывают ей услугу. Ну, пусть глобально не ей, потому что, как говорится, не она им приказывает, но по факту — ей. И ещё оказалось, что швеям кто-то из местных, вхожих в их башню, рассказал, что она знает много историй и отлично рассказывает. Госпожа Норберта даже уточнила — так ли это. А получив утвердительный ответ, изрекла: