Хромовые сапоги
Шрифт:
– А кто такой Чемоданов? – стал вспоминать Чуев.
– Женька, теперь тебя зовет. Иди!
Пока мы остались одни Чуев стал мерить ширину коридора, он маршировал от одной стены до другой, а я невольно считал его шаги. В одну сторону восемь, в другую семь, обратно восемь, и вновь восемь…
– Да, доведете вы меня! – приговаривал он, не в шутку переживая то ли за нас, то ли за себя.
–
– Больно грамотные вы! Вины нет! Они…, - он посмотрел на дверь в кабинет «особиста», - всегда смогут найти вину во всем! И не из таких виноватых делали!
Наконец дверь вновь открылась и выпустила спокойного и почти невозмутимого Строгина. Чуев бросился к нему.
– Ну? Что сказал?
– Да все нормально…
– Что значит все нормально? Что он сказал?
– Сказал идти на занятия.
– И все?
– Все…
– Хм… Ждите тут, - Чуев не поверил сказанному, он постучал в дверь, а потом и открыл ее. – Разрешите, товарищ майор?
– Заходите…
Командир роты зашел и плотно закрыл за собой дверь. Мы прильнули к двери и попытались хоть что-то услышать. Но как ни старались превратиться в слух, из этого ничего не выходило. Прошло минут десять и дверь снова отворилась, выпуская красного от стыда или волнения нашего ротного офицера.
– …я все понял и не виню их ни в чем! Успокойтесь и их не дергайте… – это были последние слова, что мы услышали из уст «особиста». Чуев закрыл дверь и повернулся к нам, облегченно выдохнув.
– - Ладно, хорошо то, что хорошо кончается! Идемте на занятия! Что у вас сейчас?
– Тактика, - сказал Женька, посмотрев на свои часы.
– А что все-таки случилось, товарищ майор? – спросил по дороге в учебный корпус Строгин.
– Да понимаешь, я и сам толком всего не знаю… говорят вскрылся какой-то антисоветский заговор и в нем вроде бы участвовали дети высокопоставленных партийных работников, исполкомовцев, милиции, вот и наш Пахоменко пострадал именно из-за этого… Вы понимаете, что могло произойти с вами, если бы хоть на чуточку были виноваты?! Лучше и не думать даже!
<p style="margin-left:159.75pt;">
* * *
Вскоре все улеглось, страсти остыли, разговоры сменили тему. Мы почти забыли и случай, и даже то, что раньше училищем командовал не Анверов, а кто-то другой.
В феврале намечался праздник, который по традиции отмечали все курсанты выпускного курса. Праздник или просто знаменательный день, назывался «Днем зачатия». Суть его была в том, что впрочем итак всем известно. Человек рождается через девять месяцев после оплодотворения яйцеклетки женщины. Мы знали, что выпуск в том году планировался как обычно в двадцатых числах октября. Соответственно октябрь минус девять месяцев получалось двадцатое февраля. Вот именно двадцатого февраля и зачинались мы, как офицеры советской армии. Потом нам предстоял день, отделяющий от первого офицерского звания ровно на сто дней. Его именовали «сто дней до приказа».
Но самым почитаемым все же был день зачатия. То ли потому, что именно зимой посреди скуки и обыденности сильнее хотелось выпуститься во взрослую жизнь, то ли потому что только он имел хоть какой-то ритуал и требовал его соблюдения, не знаю, но его мы все ждали с особым чувством.
Двадцатого февраля с утра ничего особенного не происходило, если не считать того, что все тщательно выбривались, подшивали не просто свежие, а исключительно новые подворотнички, начищали сапоги и медные бляхи на ремнях до яркого блеска. В общежитии с утра чувствовалось некое напряжение, торжественность и возбуждение. Мы представляли себе свидание с любимой женщиной, которая и принесет нового офицера в своем подоле. Осмотр личного состава, вот уже почти два года не производящийся вопреки требованиям устава в этот день проводился с особой тщательностью. Сам Строгин ходил между шеренгами и осматривал внешний вид четверокурсников своего взвода. Мы же покорно, словно какие-нибудь новобранцы подыгрывали ему. Конечно это была игра, правила которой соблюдались беспрекословно всеми. Даже дежурный офицер, бывший курсант исполнял положенную ему роль.
Потом был неизменный завтрак и развод на занятия. На плацу комбат делал вид, что ничего особенного не происходит, но фраза, выкрикнутая им между обычными наставлениями, говорила о том, что все офицеры знали об этом дне и с опаской ожидали его наступления, а вернее даже вечера и ночи.
– Предупреждаю четвертый курс, ибио ма, никаких празднований со спиртным! Офицеры буду контролировать вас! Тех, кто попадется ибио ма, отчислим! Это требование начальника училища!
Конечно они были не в состоянии отменить этот день, поэтому угрозы и предупреждения сыпались со всех сторон. Не знаю, как другие, но мы, пойманные на третьем курсе за пьянку, даже и не собирались отмечать день зачатия спиртным, а вот все остальные атрибуты праздника нами соблюдались неукоснительно.
Двадцатое число выпало на будний день и даже не на среду, когда у нас было увольнение по причине банного дня, поэтому в этот день выхода в город у нас не планировалось, конечно кроме женатиков, уходивших в увольнение каждый день.