Хроники Кадуола
Шрифт:
«Каким образом он узнал о моих передвижениях?» — в замешательстве спросил Глоуэн.
«Здесь нет никакой тайны. Твой сотрудник оставался в Фексельбурге, не правда ли?»
«Правда — Керди Вук».
«По-видимому, Керди Вук позвонил Флоресте, как только ты уехал на автобусе, и попросил, чтобы его снова приняли в труппу. Флоресте согласился, и теперь этот Керди его сопровождает. Каковы бы ни были твои надежды, связанные с Керди, забудь о них».
Глоуэн сидел, как оглушенный.
Заа продолжала: «А теперь перейдем к условиям реальности — я говорю об условиях так называемого договора. Вскоре после того, как ты приехал, ты произвел на меня положительное впечатление. Ты здоров, умен и неплохо выглядишь;
«На все это уйдут месяцы!» — в ужасе воскликнул Глоуэн.
«Разумеется. Теперь тебе следует представлять себе вещи именно в таком масштабе — возможно, потребуется гораздо больше времени, чем ты думаешь. Тем временем, ты можешь поэкспериментировать со мной. Я не бесплодна, не подвергалась генетическим модификациям и не боюсь. Напротив, меня это интересует».
Глоуэн напряженно спросил: «Это входит в условия так называемого договора?»
«Совершенно верно».
Глоуэн потерял способность мыслить логически. Одно было ясно: чтобы сбежать, нужно было как-то выбраться из усыпальницы Зонка. Покосившись на ордину, он заметил: «В этом подземелье условия так называемой реальности не способствуют достижению вашей цели».
«Здесь ничем не хуже, чем в любой келье семинарии».
«На твердой каменной тумбе?»
«А подстилка зачем?»
«И на том спасибо!»
Глоуэн разложил подстилку. Обернувшись, он увидел, что Заа сбросила рясу. В бледном желтом свете фонаря ее силуэт не был лишен привлекательности. Заа подошла вплотную и расстегнула рясу Глоуэна. Несмотря на необычность ситуации, Глоуэн почувствовал возбуждение. Они упали на подстилку. Теперь падающий сверху свет фонаря выявлял больше деталей. Глоуэн горячечно пытался убедить себя: «Я не вижу ни белой кожи, ни голубых вен, не острых коленей, ни острых зубов. Я не замечаю нелепость ситуации. Я не замечаю призраков, глазеющих пустыми глазницами...»
«Ах, Глоуэн! — выдохнула Заа. — Подозреваю, что Двойственность никогда меня не покидала. Я — ордина, но я — женщина!» Она закинула голову, и медно-красный парик откатился в сторону, обнажив ее узкий белый череп и черную татуировку на лбу.
Глоуэн издал сдавленный крик и вырвался: «Я не могу! Посмотрите на меня! Посмотрите на себя!»
Ордина молча надела парик и завернулась в рясу. Она стояла и смотрела на Глоуэна с непонятной кривой усмешкой. Наконец она сказала: «Похоже на то, что мне придется отрастить волосы и заняться гимнастикой под солнцем».
«Что будет со мной?»
Заа пожала плечами: «Делай, что хочешь. Изучай мономантику. Делай физические упражнения. Любуйся на колодец с окаменевшими утопленниками. Я предоставила всю информацию, без утайки! И пока я не буду удовлетворена твоими услугами — пока не остынет моя примитивная женская ярость — ты не покинешь Поганый Мыс!»
Заа быстро подошла к двери и постучала три раза. Дверь распахнулась — она вышла. Дверь захлопнулась.
4
Глоуэн сидел на краю пьедестала, вытянув широко расставленные ноги и глядя
Шло время — сколько времени? Больше часа, меньше суток. Кто-то что-то сказал на балконе, опустил на веревке корзину и ушел, не убирая горящий фонарь.
Не торопясь и не испытывая особого интереса, Глоуэн подошел посмотреть, что было в корзине. Ему соблаговолили подать обед: две кастрюльки с бобовым супом и рагу, кусок хлеба, кружку чая и три фрукта, напоминавших инжир. По-видимому, морить голодом его не собирались.
Глоуэн почувствовал, что очень хочет есть. В трапезной он только пару раз откусил от куска хлеба — сколько времени прошло с тех пор? Больше суток, меньше недели.
Глоуэн расправился со всей провизией и положил посуду в корзину. Теперь он почувствовал некоторый прилив сил и осмотрелся в тускло освещенной усыпальнице. Вода стекала в округлую расщелину чуть меньше метра в диаметре. Можно было заметить, что мокрый лаз довольно круто спускается. Наклонившись к трещине, можно было расслышать далекое непрерывное бульканье воды, падавшей в воду. Нервно передернув плечами, Глоуэн отвернулся. Может быть, когда-нибудь ему захочется опуститься на дно темного холодного колодца — но это время еще не настало.
Глоуэн вернулся к пьедесталу и сел на краю. Что теперь? «Что-нибудь должно случиться», — утешал он себя. Не может же человек просто-напросто жить днями и неделями и годами, заточенный в пещере! Увы, неумолимые законы природы свидетельствовали об обратном.
Тянулось время. Ничего не происходило — только в какой-то момент, очень нескоро, корзину с пустой посудой подняли, спустив другую корзину.
Глоуэн снова поел, устроился на подстилке, натянул на себя покрывало и заснул.
Измерение времени — дней и недель — становилось возможным благодаря тому, что одним суткам, по-видимому, соответствовали две корзины. После появления каждой второй корзины Глоуэн выцарапывал метку на плоском камне. На одиннадцатый день на балконе появился Мьютис. Он сбросил вниз чистую рясу и чистую простыню, после чего ворчливо спросил: «Мне приказано узнать, нужно ли тебе что-нибудь?»
«Да. Бритва и мыло. Бумага и письменный прибор».
Все, что Глоуэн попросил, оказалось в следующей корзине.
Прошло тридцать дней, сорок, пятьдесят. На пятьдесят второй день, если Глоуэн не ошибался в расчетах, должен был наступить его день рождения. Становился ли он теперь Глоуэном Клаттоком, полноправным служащим управления станции Араминта? Или ему предстояло быть Глоуэном ко-Клаттоком, наемным работником и кандидатом на выселение без какого-либо статуса?
Что происходило на станции Араминта? К этому времени кто-нибудь должен был начать наводить справки, пытаясь узнать, куда делся капитан Глоуэн Клатток. Что Керди скажет Бодвину Вуку? Правду? Маловероятно. Тем не менее, в любом случае Шард никогда не оставит поиски. Передвижения Глоуэна было нетрудно проследить, но что с того? Даже если Шард приедет в семинарию, даже если Заа пригласит его зайти и произвести обыск, к этому моменту еще одно тело будет лежать в беспросветном мраке на дне колодца, только и всего.
Тем временем Глоуэн пытался поддерживать физическую и психическую готовность к побегу. Большую часть дня он проводил, занимаясь гимнастикой и легкой атлетикой — бесконечно бегал по кругу, прыгал, пиная стену и соревнуясь с самим собой в точности и высоте ударов, ходил на руках, отрабатывал сальто-мортале. Привычка к упражнениям превратилась в одержимость, в занятие, заменявшее мышление. Каждый день все большую часть времени с того момента, когда он просыпался, до того момента, когда он засыпал, Глоуэн посвящал безжалостной самотренировке.