Хроники Обетованного. Осиновая корона
Шрифт:
– Он едет сушей или морем?
– Морем, из Хаэдрана.
– Ах, бедная птичка не долетит до волн, - в глумлении Тэски не было задора - только безмерная усталость и равнодушие. Наместник вдруг осознал, что начал надоедать ему. Что ж, время пришло.
– Как жаль. Знаешь, наместник, - он тягучим движением поднялся и подошёл к ставням. В щели между ними не виднелось ничего, кроме мокрой от дождя темноты.
– Я не понимаю лишь одного.
Раскаты грома куда-то уплыли - должно быть, чтобы пошуметь вдоволь над Меертоном, лесом Тверси и студентами Академии. Интересно, сколько из них (хотя бы в мыслях) поддерживают
– Чего же?
– тихо спросил наместник.
– Почему ты удержал в живых Иггита Р'тали? Почему попросил только выследить его?
Вот он, этот вопрос. Наконец-то. Наместник закрыл глаза, почти благодарный оборотню за то, что тот сам подвёл к этому разговору.
– Потому что его убийство спровоцировало бы их. Разозлило. Лучше расправиться с ними по одиночке.
– Ложь, - пропасти сузились под чёрно-белой чёлкой.
– Ну, ещё у меня была мысль купить его. Предложить золото, замок в землях побогаче. Может быть, выгодный брак или титул при дворе Хавальда. Я сомневался, насколько это возможно.
– Ложь, - Тэска мгновенно и без единого звука - как тень - опять оказался рядом с постелью.
– И ты сам знаешь, что это ложь.
– Да, - наместнику хотелось, чтобы Тэска обратился в барса - хотелось ещё раз, единственный раз, увидеть эту ненависть и непозволительную свободу.
– Ложь.
– Тогда скажи это, - мягко приказал Двуликий. Руками он упирался в перину и шептал прямо в ухо Велдакиру.
– Скажи сейчас, наместник. К чему тянуть?
Наместник безропотно, почти нежно, посмотрел в точёное бледное лицо.
– Ты прав. Есть ещё одна просьба. Просьба насчёт меня.
ГЛАВА XXXVI
Западный материк (Лэфлиенн). Восточные степи, стоянка садалака Арунтая-Монта
Ветер стих, и трава снисходительно прервала своё колыхание. Уна сидела в ней, окружённая зелёными стеблями и колосками, как часовыми, и наслаждалась короткой передышкой. Кажется, она никогда не видела такой высокой травы.
Разве что во снах.
Солнце уже не палило, как днём, и степь заливали мягкие сумерки - но небо всё равно осталось неправдоподобно синим, будто его жирно, в несколько слоёв прокрасили лазурью. Так красиво и спокойно. Уне давно не было просто спокойно, и она с удивлением прислушивалась к себе, не доверяя новому ощущению.
Мимо, не глядя на неё, прошла троица кентавров: двое вороных и чалый, с песочным отливом, как у её Росинки. Хотя здесь сравнение с лошадью наверняка оскорбительно. Забавно.
Кентавры тихо беседовали на своём непроизносимом наречии; Уне казалось жутко нелогичным, что такие свободные существа, всю жизнь скачущие по открытым просторам, вкладывают мысли в резкие, шероховатые звуки и фразы, которые до утомительности долго тянутся. Может, это способ остановиться ненадолго - хотя бы так?..
С другой стороны, кентавры понравились ей. Понравились их медлительная поступь, основательность и серьёзность, ненавязчивое гостеприимство, так не похожее на бесконечные игры боуги. Им хотелось доверять, как мудрецам; с такой же гордой осанкой вышагивали иногда профессора в Академии-столице - их синие мантии маленькая Уна замечала издалека. Позже профессор Белми разочаровал её: мечта об Академии, навсегда недоступной
С кентаврами было иначе. Мудрость почиталась здесь; астрономы, историки и переводчики уважались (по-своему, конечно) сильнее воинов. Мудрость не дополняла жизнь, а оставалась её естественной частью - ступенью к свободе, которой на этой стоянке было пропитано всё. Всё, вплоть до мальчика (жеребёнка?), который днём завёл разговор с Тимом, а потом просто так, не задумываясь и не спрашивая разрешения у взрослых, принёс ему и Уне глиняную плошку с творогом. Творог был облит диким лесным мёдом -скорее горьким, чем сладким, - но почему-то оказался не менее вкусным, чем лакомства боуги. После жеребёнок ускакал прочь и, наверное, вскоре забыл о странных чужаках - его вела спонтанная, лихая радость жизни.
Кентавры вообще, кажется, радуются красоте и магии Лэфлиенна больше и искреннее, чем Лис. Не рвутся на восток и не живут в вечном напряжении на грани с истерикой. Этому раненому следовало бы у них поучиться.
Как и мне самой, собственно.
Случай с Лисом совершенно выбил Уну из колеи. Она всего лишь ждала (уже, наверное, пару часов), пока Шун-Ди закончит переговоры с вождём садалака и позовёт её под его навес. Слушала топот копыт, вдыхала запах травы и смотрела в безмятежное, как зеркало (но не зеркало Отражений, разумеется), небо. Казалось бы - расслабиться, и всё; но до конца не получалось. Страх, пережитый в те несколько минут, выпил до дна её силы; Уну недавно перестало трясти.
Она не думала, что так сильно, до бессмысленной паники, боится за Лиса. Что так сильно привязалась к нему.
Почему бы ей, впрочем, не привязаться к нему? Он, конечно, хам и самовлюблённый лицемер, но он привёз ей Инея, и помогает искать лорда Альена, и проделал с ней долгий путь...
Нет, не то.
Уна смотрела на пчелу, кружащую над белой головкой тысячелистника, и тщетно пыталась в себе разобраться.
Боялась бы она так же за Шун-Ди? За Индрис? За лорда Ривэна?..
Она вспомнила об ужасе на тракте - когда дядя Горо тоже лежал на земле, тоже окровавленный. Но вспомнила, увы, только потом. В те секунды был только Лис и чёрные копыта, терзавшие его тело. И струйка крови на его виске.
Та самая струйка, на которую после, под навесом кентавра-целительницы, обезумевшим взглядом смотрел Шун-Ди.
В общем, дело явно не в ассоциациях. Тогда в чём? Может ли кто-то стать настолько важным за то жалкое время, что они с Лисом знакомы? Голос изнутри подсказывал Уне: может. Может и быстрее. Хоть за пару дней. Так уж глупо устроены люди.
Но есть одна немаловажная деталь: Лис не человек.
НЕ ГРУСТИ.
Уна подняла голову. Иней кружил над ней - не очень высоко, - распластав по воздуху серебристые крылья. Он почти не взмахивал ими - ложился и парил, как чайка. Её прекрасный Иней. Лучшее в Обетованном утешение.