Хроники пикирующего Эроса
Шрифт:
Но вдруг Варенька появилась. Обошла весь посёлок, со всеми поздоровалась, всем рассказала, что вот, мол, не оставил мент в беде, купил участок с домишком и всё-всё заплатил, как обещал. А на эти денежки купила, мол, Варенька трёхкомнатную квартиру в городе, и ещё осталось, на эти оставшиеся деньги она и живёт себе припеваючи. Мы смотрели на неё разинув рты, как на привидение. Да и вправду сказать, выглядела Варенька не лучшим образом: синяк под глазом, шея оцарапана, рука перевязана. Соседи интересовались, что с ней, а она, улыбаясь, шутила: бандитская пуля, говорит. Ну, шутит, и хорошо, значит и ладно. А одета дорого, модно, и причёска теми же локонами, что в детстве, и духами благоухает.
Улучив минутку, я подошла к Вареньке, когда одна она шла по дороге на станцию, и сказала: как это всё славно, что ты жива
И, тряхнув искусственными локонами, добавила: папка перед смертью учил — терпи, дочка, человек может вытерпеть всё, даже если его не любят в двадцать пять, в тридцать пять, в сорок, — при том, что его очень любили в пять. Меня любили — папка, мамка, бабушка, вы все. И я — вытерплю.
Дачники
Анна В.:
— Ах, лето красное… Любила б я тебя. Когда б не времена и нравы. Я волком бы выгрызла то и другое.
Русское слово «дача» вошло в другие языки простой транслитерацией. Так и пишут — «dacha». Для обозначения европейского загородного или деревенского дома у них есть слова. А наша «дача» — это совсем другой образ жизни и мироощущения.
Что было дачей моего детства? Ситцевый сарафанчик, июльский зной, бабушкин ежедневный «урок» — собрать корзинку смородины или малины, качели с гамаком, томное безделье, велосипедные гонки, волейбол, лес, озеро, первый флирт с большим мальчиком из пионерлагеря напротив. Он говорил: «У тебя такие глаза…» и вышивал моё имя на коже своей руки, что повергало меня в неподдельный ужас, и приходили посмотреть на меня девочки из Валькиного старшего отряда, потому что Валька во всеуслышанье грозился покончить с собой из-за небрежения его страстью, и все это знали, и девочки, глядя на меня, понимающе качали головами: «Да, глаза есть…» А потом пришли новые времена. Знал бы Валька, что станет с его лагерем…
Этот подмосковный посёлок вырос после войны, когда офицерам Генштаба давали тут огромные участки. Потом они дробились, делились между наследниками. Первый звонок прозвучал довольно громко в конце 1980– х: перестал действовать поселковый водопровод. Дважды собирали деньги на его ремонт, и оба раза деньги пропадали вместе с очередным поселковым начальством, а народ всё ходил по воду к единственному колодцу. Когда поселковое начальство исчезло как класс, а общественный колодец, всегда прежде открытый, завесили замками, что всё равно не спасло его от откуда-то набежавшей шпаны, швырявшей туда для забавы что в голову буйную взбредёт, все стали рыть колодцы у себя на участках — дорогие, исключительно индивидуального пользования, как попало и где придётся. Но землю — в отличие от людей — не обманешь. Когда нарушается подземная природная гидросистема, тогда не жди чистой водички. Но это летом. А зимой дачи стали разорять, не столько грабя — всё, что можно, дачники уже увозили с собой по окончании сезона в Москву, — сколько пакостя, разбивая стёкла, выламывая замки. Как-то по весне позвонил сосед: Анна, кто у тебя там живёт? Я рванула с переговоров туда, бросив опешивших иностранцев, и, когда отпирала калитку, через забор врассыпную бросились на улицу бомжи, облюбовавшие, как оказалось, мой флигелёчек. Электричество включить они не сумели и от злости разломали выключатели. Зато на полу, расстелив лист железа, разводили костёр; около него так и осталось стоять ведро с очищенной картошкой. Я до сих пор не понимаю, как дом вообще не сгорел. Но это были ещё милые цветочки. Ягодки ждали нас впереди, когда территорию опустевшего пионерлагеря купили новые русские. И пошла ну совсем другая жизнь.
Первым делом они возвели шестиметровый сплошной забор. По периметру — охрана, день и ночь глазеющая на нас, старых русских, со своих вышек. Старым русским показалась не слишком уютной жизнь под всевидящем оком новоявленного
Им понадобились дороги. И они их сделали, асфальтовые, «убив», как говорили в России прежде, уже имевшиеся, грунтовые, уплотнив под асфальт и по обочинам их донельзя и вырубив деревья, соорудив себе роскошный, выложенный плитами кювет и закопав наш. А поскольку новый русский сосед с другой стороны завёл себе бассейн, воду из которого спускал прямо под наши участки, у нас заколосились папоротники, зацвели мхи и явились на свет грибницы, которых отродясь тут не было, в домах воцарился стойкий петербургский климат, а вода в колодцах окончательно позеленела от горя и совсем перестала быть питьевой.
Парковки они устроили в нескольких метрах от наших домов. Тихий переулочек, по которому раньше проезжали хорошо если раз пять в год, превратился в подобие Садового кольца и по количеству машин, и по качеству воздуха, ставшего теперь совсем родным, московским. Идёт-гудёт весёлый шум в любое время суток. Особенно радостно, когда часа в четыре утра в трёх метрах от твоего спального места паркуется кавалькада, оживлённо хлопают дверцы, на встречу дня встаёшь, кудрявая, и хохочут в лицо тебе бойкие девки с розовеющими в предрассветной дымке голыми пупками и ляжками. И бредёшь за питьевой водой, а разбуженный тоже сосед — за водкой, опять же с горя, в ларёк, и солнце встаёт, и смотрит на тебя сонно продавщица: ей тоже весело так и приятно, и улыбается она ранним таким покупателям — всё доход лишний, а ей процент капает. И занимается заря над озером, давно превратившимся в чьё-то частное владение, забором — а как же! — огороженное, и показывается солнце по-над лесом, куда мы забыли дорогу, потому что стал он настоящей помойкой. Нет, у нас есть — километра за полтора — контейнеры для мусора, которые даже вывозятся иногда. Однако в ту сторону путешествуют немногие, потому что, кроме перетаскивания мешков, за эти удобства надо ещё платить по несколько тысяч рублей в месяц.
Но самое интересное происходило с электричеством. Ну, тем самым, которое не обнаружили когда-то мои бомжи. Оно отрубалось по всему посёлку, когда новым хозяевам жизни оно надобилось — в особо крупных размерах. У нас текли холодильники, портились продукты, и невозможно было даже согреть чаю — тоску залить. Но им же надо, они — строятся! Какие ещё вопросы? Вопросы отпадали сами собой. Потом они завели себе автономную электростанцию, и это было хорошо, потому что общественное электричество стало отключаться при дожде или вообще когда захочет. Требования к службам электрообеспечения силы не возымели, как не имеют до сих пор, хотя и подкреплённые солидным авансом. Когда упадёт столб — он стоит под углом в 45 градусов — кто будет отвечать? — горячится сосед. Я, я, поглаживает себя по животу электроначальник таким движением, что понимаешь ясно: ни за что и никогда он не ответит. Хоть убейся. Так что если бы не новые русские, весь посёлок регулярно погружался бы в сплошную тьму, а так, от их «кремля», всё-таки хоть далёкий свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
Новая дорога также развила в нас творческое, дизайнерское начало. Грузовики стали регулярно въезжать в угловой забор соседа. Он регулярно его чинит. Регулярность вообще — мать порядка, она утешает. Правда, иногда он пытается ещё отгородить свой забор от проезжей части — бетонирует трубы стоймя, возводит живописные горки из камешков. Но что КАМАЗу эта производственная эстетика? Проехал раз — и нет труб и камешков, какие дела. Теперь мы ищем, где бы приобрести противотанковые «ежи». Но это, согласитесь, экзотика.