Хроники тонущей Бригантины. Остров
Шрифт:
В студенческом общежитии, на которое эта башня, словно стрелка солнечных часов, указывала с полудня до четырех, раньше существовала традиция — первокурсники должны были пробраться на четвертый или пятый этаж, открыть окно и что-нибудь выбросить сверху на брусчатку двора. Насколько помнил Мартин, сам он, кашляя и отмахиваясь от паутины, задание выполнил успешно, и вышвырнул старый, давно неточный глобус. Правда, приземлилось учебное пособие не слишком удачно, под ноги к тогдашнему старшему в смене, человеку в жизни которого не находилось места
Вспомнив, как смотрели друг на друга старший в смене и расколотый, словно арбуз, глобус, Мартин усмехнулся, чем привел в недоумение тех студентов, что слушали его лекцию, а не дремали. Он вспомнил, где находится, и осознал, что уже не в первый раз обнаруживает себя вовсе не там, где планировал оказаться.
Как в итоге закончились занятия и заканчивались ли они, вспоминалось с трудом. Вернее, воспоминания были, но словно бы в отдельной, запертой комнате, и добраться до них не получалось, потому что ключа не было.
Теперь же вокруг была пахнущая сыростью и сквозняком темнота. Было душновато, но скорее всего оттого, что дышать получалось только через раз. На лбу лежало что-то мокрое, свежее, в глаза попала вода, стоило раскрыть их пошире.
Где? Может быть, и в собственной комнате. Запах везде одинаков, различается лишь интенсивность. Мартин приподнялся и сдвинул с головы компресс. Вода попала за шиворот, несколько капель соскользнули вниз по спине, заставив вздрогнуть.
Оказывается, было не темно. Горела свеча, и в ее колеблющемся свете проявлялись то неоштукатуренные стены комнаты, то узкое, с треснувшим стеклом окно, занавешенное сбоку неким подобием портьеры. Вот только она была белой и, несомненно, начинала свою службу в качестве простыни.
А еще в комнате был стол, на котором и стоял подсвечник. Книги, очень много книг и бумаг были сдвинуты так, чтобы свеча, вздумай она опрокинуться, не наделала пожара.
— Это что, башня? — спросил Мартин, не особенно надеясь на ответ.
Кроме тошноты и озноба, он чувствовал только недоумение. Прийти в себя в старой башне, словно пленная принцесса, было странно. Но какой бы дракон его не похитил, он оказался заботливым — если бы не прохладный компресс и мягкая постель, приходилось бы значительно хуже. Для полного счастья не хватало только бренди и лекарств.
— Четвертый этаж, — уточнили за его спиной.
Мартин выдохнул. Он ожидал чуть насмешливого, с так любимой девушками хрипотцой голоса Яна, но вместо этого услышал мягкий, почти бесцветный, с забавным выговором.
— Никогда бы не подумал, что ты тут живешь, — вздохнул он.
Сорьонен, наконец, появился в поле зрения. Как Мартин всегда и думал, даже «дома» Кари носил лабораторный халат.
— Неплохое место для ученого, — сказал доктор. — Спокойно, никаких соседей и главное, даже если рухнет вся академия, башня останется стоять.
Тот кто не знал доктора Сорьонена, подумал бы, что тот шутит. Мартин к таковым не относился, поэтому
А потом Мартин понял, что думает глупости.
— Франс.
У Мартина похолодело в груди. Духота отступила, как бывает, когда просыпаешься от кошмара. Или когда понимаешь, что это был вовсе не кошмар.
— Сколько я здесь?
— Ты не мешаешь. Я редко тут ночую.
— Сколько?
— Четыре дня.
Точно, это был не кошмар. Мартин помнил, как думал про выброшенный из окна глобус. Утром болело в груди, опять закончились пилюли. Он собирался зайти за ними после лекций. И на лекциях он был. А потом…
— Четыре дня, — повторил Мартин. — Неплохо.
— Я бы не сказал.
Кари, наконец-то, перестал матерью-коршуном кружить по комнате и ссутулился на уголке кровати. Мартин заметил, что у доктора мелко-мелко подрагивают руки. И правая, бессильно свисающая с колен, и левая, которой он машинально поправлял сползший компресс. Доктор был странным.
— Тиф, Франс.
Пальцы у Кари были такими горячими, что Мартин задался вопросом, не болен ли сам доктор.
— У меня? — уточнил Мартин. Это, по крайней мере, объяснило бы такое скверное даже по его меркам самочувствие. Но Сорьонен замотал головой.
— Нет, у тебя не тиф, — сказал он. — А вот насчет лекций пока можешь не беспокоиться. Занятий нет, всех изолировали по комнатам.
— Не чувствую облегчения.
— Откуда бы ему взяться. Знаешь, что случилось?
— Я даже не знаю, как попал в твое секретное убежище, а ты такие сложные вещи спрашиваешь.
Сорьонен внимательно на него взглянул, и Мартин понял, что показалось ему странным в докторе. Не было очков, которые обязательно должны присутствовать. Художественный образ Кари Сорьонена включал такие неотъемлемые черты, как белый, коротковатый лабораторный халат, встрепанные светлые волосы и круглые, толстые очки. Теперь выяснилось, что за очками прятались бледно-голубые глаза, какие бывают у выхолощенных ледяными ветрами северян.
— Конюшни? — предположил Мартин.
— Нет, — бесцветные ресницы дрогнули. — Скорее всего, завезли с материка родители.
Вспомнилось, как забирали Франтишека.
— Тут нет твоей вины, — сказал Мартин.
— Да какая разница. Я не судья, Франс, чтобы решать, кто виноват, а кто нет. Это пусть бог на небесах разбирается, ему виднее. Мое дело — людей лечить, я клятву давал.
Сорьонен подскочил. Нордическое спокойствие — это все-таки было не про него. Доктор выудил откуда-то очки, пристроил их на нос. Казалось, что Кари держит на месте только что-то очень тяжелое, иначе бы уже сорвался и убежал.
— Франс, ты ведь уже болел тифом?