Хрущев: интриги, предательство, власть
Шрифт:
Не дав потрясенным маршалам одуматься, Хрущев перешел к новым разоблачениям Сталина. Он ловко передергивал факты и пытался доказать, что все члены Президиума ЦК могли пострадать, если бы Сталин не умер в марте 1953 года. Избрание на XIX съезде молодых руководящих партийных работников он изобразил как новый коварный замысел Сталина. Хрущев давал понять, что новые выдвиженцы были лишь (чья бы корова мычала) подхалимами и карьеристами, способными лишь восхвалять Сталина. «Можно предположить, – продолжал Хрущев, – что это было намерение в будущем ликвидировать старых членов Политбюро и таким образом скрыть свои постыдные действия, которые мы теперь рассматриваем».
Хрущев старался убедить представителей партийной
Из его доклада следовало, что пребывание Сталина у власти привело к экономическому и научно-техническому отставанию страны: «Мы не должны забывать, что из-за многочисленных арестов партийных, советских и хозяйственных деятелей многие трудящиеся стали работать неуверенно, проявляли чрезмерную осторожность, стали бояться всех новшеств, бояться своей собственной тени, проявлять меньше инициативы в своей работе».
Это была уже откровенная клевета и на делегатов. Многие из них работали под непосредственным руководством Сталина и не ощущали той боязни и страха, о котором говорил Хрущев, а работали с полной отдачей сил. Страна в годы сталинского правления развивалась такими темпами, о которых при Хрущеве перестали даже мечтать.
Николай Константинович Байбаков, который при жизни Сталина был министром нефтяной промышленности, в мемуарах описал те потрясения, которые испытывали слушатели доклада Хрущева: «Хорошо помню и свидетельствую, что не было тогда в зале ни одного человека, которого этот доклад не потряс, не оглушил… С высокой трибуны падали в зал страшные слова о массовых репрессиях и произволе власти по вине Сталина, который был великим в умах и сердцах многих из сидящих в этом потрясенном зале».
«И все же, – замечал Байбаков, – что-то смутно настораживало – особенно какая-то неестественная, срывающаяся на крик нота, что-то личное, необъяснимая передержка… Пауза… Хрущев жадно пьет воду… Видимо пересохло в горле… Факты мельчали, утрачивая значимость и остроту. Разговор уже шел не о культе, а просто о личности Сталина в жизни и быту. Видно было, что докладчик целеустремленно снижает человеческий облик вождя, которого сам недавно восхвалял. Изображаемый Хрущевым Сталин все же никак не совмещался с тем живым образом, который мне ясно помнится… В докладе Хрущева очевидная и наглая неправда… Человек, возглавивший страну, построивший великое государство, не мог быть сознательным его губителем. Понятно, что, как всякий человек, он не мог не делать ошибок и мог принимать неправильные решения. Никто не застрахован от этого… В сарказме Хрущева сквозила нескрываемая личная ненависть к Сталину. Невольно возникала мысль: это не что иное, как месть Сталину за вынужденное многолетнее подобострастие перед ним».
По логике вещей доклад следовало обсудить, однако Хрущев боялся этого больше всего. Он знал: если делегаты поднимутся на трибуну, ему несдобровать. Не только Василевский и Баграмян уличат его во лжи, но и сотни других делегатов. Поэтому Никита Сергеевич, как говорится, сделал ход конем: он объявил XX съезд закрытым. Делегаты с тяжелым чувством от того, что они услышали, расходились в недоумении.
…Как Хрущев одурачил членов Президиума и практически без их согласия вылез с докладом на трибуну съезда, так оказались одураченными и делегаты съезда, от имени которых хрущевский доклад стал известен во всем мире. Это настоящий и откровенный подлог.
Сон или явь?
Ночь с 31 октября на первое ноября 1961 года выдалась темной, безлунной. Холодный порывистый ветер срывал последние листья с деревьев и бросал их на безлюдные тротуары и площади. Моросил дождь. В такую непогоду мало кто решался выйти из дома. Москвичи, утомившись
Семичастный был предан Хрущеву. Они вместе работали на Украине, а когда Сталин отозвал Никиту Сергеевича в Москву, он за собой привел и Семичастного.
– Есть спешная и очень тонкая работа, – сказал Никита Сергеевич и сделал длинную паузу.
Семичастный молчал. К таким заданиям ему не привыкать. Все КГБ было связано с «тонкой работой».
– В эту ночь, – сказал Хрущев, – нужно выбросить тело Сталина из Мавзолея.
Семичастный удивленно посмотрел на Никиту Сергеевича.
– Я, может быть, не так выразился, – уточнил Никита Сергеевич, – не выбросить – впрочем, – перебил он сам себя, – я бы его действительно выбросил, а вынести и перезахоронить у кремлевской стены. Место подберешь сам.
Семичастному не понравилось это поручение. Он никогда не занимался вандализмом, но ослушаться своего покровителя не смел.
– Хорошо, Никита Сергеевич, – сказал он, – задание будет выполнено.
– Это еще не все, – продолжил Хрущев, – ты проследи, чтобы ребята с мундира Сталина срезали пуговицы – они из чистого золота, и орденскую планку сняли – она платиновая. Потом принесешь это мне.
Семичастный молчал, а про себя отметил: это уже вандализм с ограблением.
– Это все нужно сделать быстро и аккуратно, – продолжил Никита Сергеевич, – с Мавзолея убрать имя Сталина и оставить только «Ленин». Когда будет все сделано, позвони мне в любое время.
…Теперь Никита Сергеевич не спал и ожидал звонка от Семичастного. Он ворочался с боку на бок в жаркой постели, подымался, подходил к окну и, раздвинув портьеры, долго всматривался в ночную тьму, прислушиваясь к шуму ветра. Стрелки часов показывали, что время перевалило за полночь. «Что они там возятся, – думал Хрущев, – пора бы все закончить».
Он отошел от окна, выпил воды и лег. Долго лежал с открытыми глазами и думал о превратностях судьбы. Совсем недавно Сталин был земным богом. Он дрожал и трепетал перед ним, а сейчас он труп, и этот труп он, Хрущев, выбросит из Мавзолея.
Хрущев всей душой ненавидел Сталина. Он всегда боялся за свою карьеру, за свое троцкистское прошлое, боялся, что Сталин напомнит ему об этом и перестанет доверять. Это был ни с чем не сравнимый страх, заставляющий его подхалимничать, восхвалять Сталина, называя его великим и гениальным вождем… Впрочем, в глубине души Никита Сергеевич был убежден, что Сталин заслуживал этих похвал. Иосиф Виссарионович был для него непостижимым и недосягаемым. Он глубоко вникал во все области и отрасли народного хозяйства. Он обладал чувством предвидения. Сталин помнил имена всех руководителей министерств и даже директоров заводов. В считанные часы мог просмотреть, оценить, внести поправки в важнейшие документы, над которыми сутками, а то и месяцами работал большой коллектив. В то время, когда Хрущев едва успевал прочесть за сутки десяток страниц вышедшей книжной новинки, Сталин ее уже прочел и оценил ее положительные и отрицательные стороны. За один день – Никита Сергеевич это знал достоверно – Сталин, кроме неотложной работы по управлению страной, читал по две-три книги объемом по 400–500 страниц. Хрущеву все это было не под силу. В душе его родились зависть и злость– почему Сталин может все, а он– нет, и он присматривался к Сталину, пытался самому себе доказать, что имеет какие-то преимущества над ним, но не мог. С годами зависть переросла в ненависть.