Хрущев: интриги, предательство, власть

Дорофеев Георгий Васильевич

– Все может быть.

Теперь эта фраза вывела Хрущева из себя.

– Что ты заладил: «все может быть», – возмутился он, – ты лучше скажи, что нужно делать в этой обстановке?

Анастас Иванович не знал, как лучше поступить в этой ситуации. По совету Хрущева он встречался с чекистом, который располагал информацией о заговоре членов Президиума и долго беседовал с ним в присутствии сына Хрущева. Сергей все застенографировал. Микоян взял эти записи и положил их в нижний ящик… платяного шкафа.

Хрущев знал о существовании стенограммы,

но в силу своей самоуверенности не придал ей значения. Сейчас он жалел об этом и пытался выяснить у Микояна подробности его встречи с чекистом.

– Так о чем вы говорили? – спросил он Анастаса Ивановича. – Факты у него были или так болтовня?

– Факты были, – ответил Микоян, – и ты их знаешь. Он сообщил о заговоре и о том, кто в нем участвует. Об этом тебе говорил и твой сын Сергей.

– Ну, это мы еще посмотрим, – сказал Никита Сергеевич, – я им покажу кузькину мать!

Однако в его голосе не было былой уверенности. Чувствовалось, что его взволновал разговор с Микояном.

Как вел себя Никита Сергеевич во время полета, рассказал Анатолий Михайлов, старший сержант из личной охраны Хрущева.

– С Никитой Сергеевичем я летал много раз, – вспоминал Михайлов, – и он всегда был приветлив, находил минутку, чтобы перекинуться с охраной парой прибауток. На этот раз все было иначе.

Явно чем-то расстроенный, Никита Сергеевич принялся вдруг расхаживать по салону, нервно потирая руки и озираясь по сторонам. И минут через десять впервые за все годы наших с ним полетов забарабанил кулаком в запертую дверь пилотской кабины, которую – и Хрущев об этом прекрасно знал – пилотам категорически запрещалось открывать в полете.

Как и следовало ожидать, на стук Никиты Сергеевича никто не отозвался. Минут через десять он постучал снова. И опять «глухо». Тогда он бросился к «крокодилу» (так бойцы называли своего командира).

– Майор! Приказываю экипажу лететь в Киев.

Охранники, конечно, наблюдали за Никитой

Сергеевичем и уже внутренне напряглись до предела.

Майор не двинулся с места. Никита Сергеевич не ходил, а уже бегал по салону, повторяя свой приказ, он хватал то одного, то другого охранника за рукава.

– Товарищи, заговор! – кричал он, – поворачивайте на Киев!

Охрана молчала. Ей категорически запрещалось разговаривать с вождем. На какое-то время Хрущев как бы впал в оцепенение, сидел молча, а потом опять вскочил и подбежал к командиру.

– Майор! Ты – полковник! Ты Герой Советского Союза! Поворачивай на Киев.

Майор-полковник молчал. Это была ни с чем несравнимая драма. Один кричит, просит о спасении, а другой молча наблюдает за погибающим.

– Ребята! – опять умоляюще закричал Хрущев, – вы все Герои Советского Союза! Летим на Киев. Там наше спасение…

Никто не двинулся с места. Никита Сергеевич растерянно осмотрел всех и удалился в салон. Умерла последняя надежда одержать победу над своими соратниками – заговорщиками.

Поворот на Киев дал бы Хрущеву возможность выиграть

время. На Украине у него было много друзей, обязанных своей карьерой лично ему. Он рассчитывал с их помощью дать бой своим московским сподвижникам. Кроме всего прочего, на Украине было сильное националистическое движение и можно было бы сыграть на шантаже, угрожая отделением республики от России. Все это внесло бы в ряды заговорщиков разброд и шатание. Они бы сдались, и он бы их перестрелял, как врагов народа. Однако отказ охраны и летчиков изменить курс лишили его этой надежды.

…Наконец, посадка. Самолет долго рулил по полосе. Неспешно подали трап. Внизу маячат две фигуры – это председатель КГБ Семичастный и начальник управления охраны Чекалов. Такой встречи у Никиты Сергеевича еще не было. Обычно его встречали и провожали все члены Президиума ЦК. Они толпились гурьбой, и каждый считал за честь пожать ему руку. Теперь все пусто и страшно. Семичастный подошел к Хрущеву, вежливо и сдержанно пожав руку, поздоровался.

– С благополучным прибытием, Никита Сергеевич, – сказал он, – все уже собрались в Кремле и ждут вас.

Терпеть это тихое издевательство было выше его сил, и он дал волю переполнявшим его чувствам возмущения.

– Предатели! Христопродавцы! Вы еще пожалеете о содеянном! Я вам покажу…

Это были безадресные угрозы. Ему никто не возражал, и в этой абсолютной тишине были слышны глухие рыдания – похожие на стон.

Что посеешь…

13 октября 1964 года в 17 часов 30 минут Никита Сергеевич вместе с Микояном вошел в кремлевский зал заседаний. Здесь уже находились все члены Президиума

ЦК, кандидаты и секретари ЦК КПСС. Окинув взглядом собравшихся, Хрущев обомлел – он не ожидал такого большого собрания. Теплилась надежда, что все вопросы и недоразумения они обсудят в узком кругу и разойдутся. Однако такой вариант при стечении большого количества членов руководящей верхушки явно не годился, и Хрущев тут же на ходу перестроился. Внешне он держался спокойно и невозмутимо.

– Так что же у вас здесь стряслось? – спросил он. – Я уезжал, проблем не было и вдруг… Кто будет вести Президиум?

В зале стояла гробовая тишина.

Увидев, что место председательствующего свободно, Хрущев занял его и, ни к кому не обращаясь, спросил:

– Кто же скажет, в чем суть вопроса?

В ответ опять тишина. Никита Сергеевич уловил замешательство среди собравшихся в зале, и захотел им воспользоваться, но здесь поднялся Брежнев. Тот самый Леонид Ильич, который, поздравляя его с семидесятилетием, вручал Золотую Звезду Героя Советского Союза, целовал, желая много лет жизни на благо советского народа. Хрущев считал, что Брежнев обязан ему своей карьерой и должен быть ему предан. Теперь он не узнавал своего питомца. Леонид Ильич говорил о том, что в Президиуме нет коллегиальности, а многие решения принимаются непродуманно и скоропалительно.