Хрущев: интриги, предательство, власть

Дорофеев Георгий Васильевич

Предложенные Хрущевым цифровые выкладки и в целом взятое им поспешное направление вызывали серьезные возражения со стороны ученых и членов рабочей группы, занимающейся подготовкой программы партии. Но им советовали оставаться при своем мнении и помалкивать.

Будучи не у дел, находясь на пенсии, Молотов сказал:

– Программа скандальная для коммунистов… Это, видимо, продиктовано левой ногой «Савраса без узды».

Не могло быть коммунизма за этот отрезок времени, о котором говорил Хрущев. Для этого нет ни внутренних, ни международных условий. В силу своей малограмотности и ограниченности Хрущев не понимал этого. У него были высокие

амбиции, но, как говориться, не было амуниции.

Много неприятного услышал Хрущев о своей дипломатической деятельности. Он любил выступать по международным проблемам и считал себя крупным знатоком в этой области. Обычно тексты его выступлений готовились в Министерстве иностранных дел. Никита Сергеевич их заучивал или читал, сбиваясь на труднопроизносимых именах и сложных предложениях. При этом слушатели скучали, а Хрущев нервничал и еще больше сбивался с написанного текста. Он отодвигал его в сторону и заявлял, что хочет высказать свое мнение о ситуации, сложившейся в мире и в отношениях с США. Аудитория сразу же оживала, а Никита Сергеевич, закусив удила, несся во всю прыть: «У американских империалистов рожа в дерьме, а Эйзенхауэру надо заведовать детским садом».

В пух и прах раскритиковав американского президента и всех империалистов, Никита Сергеевич спохватывался.

– Я тут малость отклонился от текста, – говорил он, – но это только на пользу дела. Я вижу вон, как иностранные корреспонденты выбегают из зала, чтобы своими телеграммами клеветать на меня – Хрущев, мол, так и этак сказал… Советую вам: поменьше брешите, господа хорошие… Мы самого Бога за бороду взяли, а уж на вас найдем управу… Перехожу к тексту.

Речи Хрущева, опубликованные у нас и на Западе, коренным образом отличались друг от друга. В Советском Союзе печатали подправленное и приглаженное выступление, а за рубежом – в первозданном состоянии, что нередко доставляло немало неприятностей МИДу.

Хрущев демонстративно пренебрегал (фактически он их и не знал) дипломатическими манерами. В историю, регистрирующую всевозможные казусы, вошло его – на виду у всех в зале Генеральной ассамблеи – стучание ботинком, снятым с ноги, по столу. Так Никита Сергеевич выразил свой протест по поводу выступления филлипинского делегата. На Западе это окрестили башмачной дипломатией, а в Советском Союзе сконфуженно помалкивали или, напротив, пытались преподнести как мастерский ход дипломатии нового типа: вот, мол, на что приходится идти, чтобы выразить протест против пособников американского империализма.

От хрущевской дипломатии содрогались все здравомыслящие люди. Балансируя на грани войны и мира, он внес раскол в международное коммунистическое движение. Против Хрущева и его идей выступил Мао Цзэдун. Китайский лидер считал, что Хрущев, выступая на XX съезде с докладом о культе личности Сталина, объективно играл на руку врагам коммунизма.

– Хрущев, – утверждал Мао, – вложил меч в руку империалистов и помогает им расправиться с нами. Если Советам меч ни к чему, то мы никогда не выпустим его из своих рук и распорядимся им как следует. Пусть в Советском Союзе оскорбляют своего вождя, но мы всегда будем чтить его память и считать его мудрейшим политиком XX века.

Одного этого заявления было достаточно, чтобы Хрущев ополчился не только против Мао, но и против китайского народа. В июне 1960 года последовала его команда: отозвать из Китая всех советских специалистов и не оказывать Китаю экономической помощи. По мнению современников, из всех

зол, совершенных Хрущевым в годы его правления, разрыв с Китаем можно поставить в число наибольших.

На пленуме Хрущеву пришлось услышать и много других упреков в его просчетах в дипломатической деятельности. Зачем, спрашивается, ему нужно было сооружать громадный стадион на сто тысяч мест в Джакарте, отель в столице Бирмы городе Рангуне, Исследовательский атомный центр в африканском государстве Гане или спортивный комплекс в Мали? В общей сложности за десять лет хрущевского правления в различных странах Советский Союз соорудил около шести тысяч предприятий. Все затраты пропали даром, а из многих государств нас просто выдворили. Вот такая дипломатия!

Хрущев, понурив голову, слушал критику в свои адрес. И ему вдруг захотелось встать и крикнуть: «Вы же все это одобряли. Почему же вы тогда?..»

Суслов, словно угадав мысли Никиты Сергеевича, сказал:

– Все попытки предостеречь Хрущева от принятия поспешных и скоропалительных решений, были бесполезны. Он, кроме самого себя, никого не слушал.

Никита Сергеевич не принимал обвинения в свой адрес. Если он не соглашался с тем, что ему говорили, то это лишь потому, что его не смогли в чем-то убедить или переубедить и доказать, что он не прав. Все заискивали, подхалимничали, а теперь… Ему захотелось выступить на пленуме. Накануне его открытия он подошел к Брежневу с просьбой предоставить ему слово.

– Я понимаю, – сказал Хрущев, – это моя последняя политическая речь, как бы лебединая песня…

Однако он еще не успел договорить, как его в категорической форме оборвал Брежнев.

– Этого не будет, – сказал он, – мы десять лет слушали тебя, а теперь послушай, что скажут о тебе.

По словам Шелеста, присутствующего при этом разговоре, Хрущев не ожидал такого отказа. Он как-то вдруг весь съежился и стал еще меньше ростом. На глазах его появились слезы…

– Очевидно, теперь будет так, как вы считаете нужным, – сказал он. – Ну, что же, я готов ко всему…

Никита Сергеевич еще рассчитывал, что при обсуждении доклада участники пленума скажут о нем доброе слово и выступят в его защиту. Однако этого не случилось. Чуда не произошло. Прения по докладу не открывали. Просто Брежнев объявил, что в этом нет необходимости, так как имеется заявление Никиты Сергеевича о его отставке.

Это напомнило Хрущеву его поведение, когда он побоялся открывать прения по докладу о культе личности на XX съезде. С ним, с живым, обошлись так же, как он обошелся с мертвым Сталиным. И тут же отчетливо услышал: «Предателей всегда предают». Он оглянулся по сторонам, чтобы увидеть того, кто это сказал, но никого не увидел. И только тут понял, что это его внутренний голос повторил то, что сказал ему Сталин то ли во сне, то ли наяву в ту страшную ночь 31 октября 1961 года, когда он приказал вынести его тело из Мавзолея и срезать с мундира пуговицы.

…Пленум закончил работу около полудня. Хрущев молча попрощался с членами Президиума за руку и отправился домой.

* * *

Слово младшему Хрущеву.

– Я встретил машину у ворот. Отец сунул мне в руку свой черный портфель и не сказал, а выдохнул:

– Все… В отставке…

Немного помолчал и добавил:

– Не стал с ними обедать.

Все кончилось. Начинался новый этап жизни. Что будет впереди – не знал никто. Ясно было одно – от нас ничего не зависит, остается только ждать…