Хрустальная сосна
Шрифт:
– На вот, прикрой, а то зальешь сейчас чем-нибудь!
А сам прошел к двери и выключил наконец верхний свет. Погруженная во мрак, пробиваемый лишь цветными бликами телевизора да огоньками на елке, комната сразу приобрела другой облик. И даже соседство моей внезапной гостьи уже не казалось таким странным. Словно упавшая темнота снивелировала возрастные различия. И мы наконец стали теми, кто мог и должен был быть на самом деле: мужчиной и женщиной, оставшимися вдвоем в полутемной, обещающей что-то новое комнате… Стоп, оборвал я сам себя - какой "женщиной"?! Со мной*ребенок*, девочка, еще не достигшая шестнадцати лет, и вообще все это какое-то наваждение,
– А дома ты что сказала?
– спросил я, словно хватаясь за последнюю соломинку.
– Что к подругам ушла. Думаете, их это так волнует? Ошибаетесь…
Мы посидели молча. Я открыл принесенные Женей конфеты.
– Вот только налить тебе под новый год у меня нечего, - спохватился я.
– Поскольку не держу в своем доме ни шампанского, ни всякой другой кислой гадости.
– А что у вас есть?
– Что?… То, что сам пью. Для тебя слишком крепкое. Водка, джин…
Коньяк еще. Не пойдет.
– Я буду водку с вами пить.
– Нет, - очень жестко сказал я и добавил раздельно.
– Водку пить со мной ты не будешь. Ни при каких условиях. Иначе сейчас же отправлю тебя домой. Ясно?
Женя молча кивнула, очевидно пораженная моим резким тоном.
– Конфеты есть с коньяком, сама же принесла, - сказал я, смягчаясь.
– Тебе достаточно. И минералкой запьешь.
– Слушаюсь, - ответила она и глаза ее блеснули, отразив перебегающий огонь гирлянды.
На телеэкране несмешно острили дежурные юмористы.
– Они тебе нравятся?
– спросил я, чтобы что-то говорить.
– Терпеть не могу этих жирных пидарастов.
– Так давай что-нибудь другое посмотрим… - я постарался не заметить ее сленг.
– "Титаник" хочешь? Я недавно хороший диск купил.
– Не-а, не хочу. Фильм хороший, музыка классная. Но Ди Каприо, этот поросячий ососок, - Женя опять кого-то процитировала.
– Меня раздражает. Хотя мама от него тащится.
Я хотел было сказать, что нехорошо применять слово "тащится" к своей матери, но не стал, чувствуя бесполезность воспитательных мер.
– Я лучше хочу послушать, как вы поете и играете, - добавила она.
– Я? Играю?
– я невесело усмехнулся, помахав в полумраке правой рукой.
– Милая девочка, я давно уже ничего не играю, поскольку играть мне нечем. И не на чем. Гитару выбросил уже не помню сколько лет назад. И вообще все это было давно и неправда…
– Да нет же…Мама говорила, у вас есть кассета с вашими прежними песнями.
"Мама говорила"…- внезапно отметил я.
– Выходит, Катя, хотя внешне казалось иначе, тоже ничего не забыла?! Глупости. Не может того быть и не надо.
– Женя, эти песни давно уже не имеют ко мне никакого отношения, - спокойно сказал я.
– Это давно прошедшее время. Плюсквамперфект, как говорят немцы. Прошедшее и умершее. Навсегда.
– Нет… Ну пожалуйста, дядя Женя… Мне так хочется послушать… Ну пожалуйста, только для меня - поставьте эту кассету, а?… Она говорила почти умоляюще. Я слушал и не верил, что у пятнадцатилетней здоровой девочки, со всей будущей жизнью впереди, может существовать интерес к старым песням, которые когда-то пел теперь уже немолодой и покалеченный дядька… Но я все-таки встал и нашел среди других тот давным-давно нарезанный диск. Записанный, как вдруг остро подумалось, Славкой в*последний* вечер, когда я мог петь и играть, по иронии оставшийся*единственным* свидетельством моего давнего увлечения… Я вставил его в лоток музыкального центра и выключил телевизор. В комнате сразу стало
На дисплее пробежали номера дорожек, выбираемые в произвольном порядке; тихо щелкнув, началось воспроизведение - и в дрожащей, пробиваемой крошечными елочными огоньками темноте зазвучал голос.
Мой и не мой; знакомый до боли и одновременно чужой:
"Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
Тих и печален ручей у*хрустальной* сосны…"
Я давно не запускал этот диск. Послушал немного еще тогда, получив от Славки кассету, потом работал над качеством звучания. И как-то не воспринимал его содержания. Не думал, что это мои песни, мой голос, моя игра. Воспринимал все совершено отвлеченно, без всякой связи с собой и без малейшего волнения. Но сейчас…
Сейчас, в этой комнате, пахнущей елкой, заполненной неверными, перебегающими и гаснущими, словно кусочки умирающих надежд, огнями - и ощущая рядом с собой внезапное тепло неизвестно как приблудившейся девочки, я вдруг осознал, что из динамиков льется не чей-то, а*мой*голос, и гитара звучит тоже не под чьей-то неизвестной, а под*моей*рукой…
Что звуки эти, пережив десятилетия, доносятся из страшного далека, от костра под огромным черным небом. Они все еще живут, долетая от меня, давно ушедшего - сидящего на отполированном бревне и обнимающего гитару здоровыми руками. Наивного и глупого, но тем не менее полностью счастливого. Верящего в будущее и не имевшего даже понятия о том, что случится всего через несколько часов после того, как пропою эти песни…
Женя слушала тихо, как будто ее тут и не было. А я ощутил физически, как нахлынуло, навалилось, задавило меня собственное прошлое - задушило своей огромной черной беспросветной и несчастливой толщей, не давая продохнуть и одновременно заставляя подступать к горлу чему-то похожему на слезы. Чей вкус и само существование я не помнил уже много десятилетий… Я не понимал, что со мною происходит, почему под звуками мертвых песен вдруг трещит и рассыпается тщательно создававшаяся мною железная оболочка, оставляя меня вдруг снова прежним - ранимым, чувствительным и беспомощным… Закрыв глаза, я протянул руку к столику, наощупь взял бутылку, налил полную рюмку водки и опрокинул ее непривычным движением, не ожидая вкуса. И снова откинулся на спинку дивана, еще крепче стиснув глаза, чтоб какая-нибудь коварная слеза не смогла пробиться наружу… И вдруг почувствовал на плече теплую тяжесть, и теплое, ласковое, щекочущее прикосновение душистых волос к своей щеке. И рука моя правая, не способная уже больше ни на что иное, действуя помимо воли, поднялась сама собой и осторожно легла на приникшие ко мне, совсем тоненькие и прозрачные на ощупь девичьи плечи.
– Мама рассказывала, что там в колхозе было очень здорово… - тихо проговорила Женя.
– Это правда?
– Было… Здорово.
– Дядя Женя, а вы… Скажите - вы были там счастливы?
Вопрос застал меня врасплох. Моя жизнь складывалась по-разному, иногда я чувствовал себя удачливым, иногда разумным; сильно несчастным в последнее время я не был. Но счастливым…Я уже не представлял себе, что такое. Само это понятие шло как бы мимо меня… И стоило секунду задуматься над Жениным вопросом, как стало очевидным, что в последний раз счастливым я был именно там - в колхозе, в последние две недели моей легкой, глупой и рано закончившейся молодости…