Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
— Я человек покладистый, — говорила фру Турсен, — но бедной вдове тоже нужно на что-то жить. Если бы он не был таким порядочным и прилежным, я бы давно уже потеряла терпение.
…Возвращаясь вечером от Транемов, Майса увидела, как Хьельсберг идет по мосту, старательно налегая на трость, словно ввинчивая ее в землю; он явно направлялся в город.
Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом, — видно, мысли его были далеко; вместо приветствия он лишь кивнул ей и прошел мимо.
— Майса! — через секунду услышала она. — Я как раз думаю, что мир наш не такая уж скучная штука. Сегодня эта мысль особенно кстати. И в вас чувствуется такая
Что ж… Она, пожалуй, не прочь…
Когда она его встретила, он казался совсем потерянным, а теперь так разошелся, развеселился. Интересно, что бы это значило…
— Глядя на вас, ни за что не скажешь, что вы целыми днями надрываетесь над шитьем, — снова начал он, когда они двинулись вместе по улице. — Так и представляется всегда, будто к вечеру вам удается стряхнуть с себя все дневные заботы. У вас, верно, и долгов нет, Майса?
— Ну что вы, бывают иногда. — Она поняла, что его беспокоит.
— Но вы-то, конечно, расплачиваетесь аккуратно…
— Если могу…
— Ну да, если можете… А все эта игла. Это из-за нее человек в конце концов делается убийственно правильным и аккуратным, — внезапно изменил он тему. — И все оттого, что изо дня в день вы стараетесь не ошибиться даже на один стежок. А то еще, не дай бог, случится такое несчастье, что целое платье испортишь! Не так ли, Майса? — поддразнил он ее. — Но, между прочим, это не самая приятная черта в вашем характере, что вы всегда такая осторожная, осмотрительная и положительная, без долгов и без изъянов. Фу, кажется, я всю подшивку разом нанизал на иголку.
«А он прав, такая я и есть», — подумала она. И когда она, улыбаясь, подняла на него глаза, на лице ее было такое выражение, словно она видела его насквозь, несмотря на всю его шутливую болтовню.
— Не лучше ли нам повернуть? — прервала она его.
— Вот всегда вы так. Я иду тут с вами и весь ощетинился, как еж, от своих бед и несчастий, считаю для себя лучшим лекарством выложить их вам — и вдруг слышу в ответ: «Не лучше ли нам повернуть?»
— Все равно, вы говорите не то, что думаете, — вскинув голову, сказала она.
— Уверяю вас, здесь, в городе, нет ни одного человека, с кем бы я мог разговаривать, как с вами. И, пожалуйста, не качайте головой, Майса. Во всем городе вы у меня единственная знакомая дама. Конечно, это странно, но когда вот так пробиваешь себе дорогу, поневоле откажешься от такой роскоши. Я сейчас шел, разглядывал все эти дома и ломал себе голову, как бы мне раздобыть на лето мало-мальски приличный заработок. А то, понимаете, все мои ресурсы взяли вдруг да иссякли, — добавил он беспечно.
— Ну что вы, вы же так хорошо пишете в газетах! — горячо возразила она.
— Этому счастью недели через две придет конец —
— Ну, вы найдете себе что-нибудь, я уверена, — убежденно сказала Майса.
— Вы так считаете? Поверьте, уже одно это вселяет в меня надежду. Нет, нет, я вовсе не хочу сказать, что мне никогда уже больше не повезет, хотя сейчас все надежды на манну небесную, — засмеялся он. — Я хочу сказать только, что каждый разумный человек считал бы, будто теперь-то уж песенка спета; что ничего не остается, как сделаться года на два домашним учителем и тянуть эту лямку, чтобы потом получить возможность проучиться один год и попытаться перебиться следующий, надеясь на долги и везение, Подумать только, пережить еще одну зиму в легком пальто и почти без дров! Но, к счастью, я не принадлежу к людям разумным… Вы же знаете, я из тех, кто без всякого разумения рвется вперед… Вот видите, Майса, все это я рассказываю вам потому, что… Хм… Ну да, впрочем, ладно!.. А вы такая хорошенькая в этом пальто и в новом красном шелковом шарфе. Только вот эта прядь… Ей что, так и положено падать на ухо? — Вместо того чтобы показать на прядку волос, он провел по ней пальцем. — Ну, а теперь вы могли бы попрощаться со мной за руку, как полагается…
Что ж, она не возражает, она даже снимет перчатку…
— Завтра вы снова у Транемов? Ну, я встречу вас в тех краях.
Майса шила у Транемов почти целый месяц. Работы было выше головы, через неделю после троицы вся семья собиралась на дачу, и нужно было сшить капоты и летние платья, да еще кое-что перешить для Сингне, хотя для нее заказывали туалеты у сестер Берг. Архитектор настаивал, чтобы свадьбу справили как можно скромней. А после нее молодые сразу же отправятся за границу…
До чего приятно сидеть и видеть перед собой залитые солнцем комнаты! Сегодня все двери настежь, тетушки Раск нет дома, и некому их закрывать. Она вместе с фру, Грете и Сингне, забрав садовника, отправилась на дачу, чтобы распорядиться работами по саду.
В гостиной Арна, напевая, бренчала на пианино.
Вот она запела «Последнюю розу». Не получилось. Бросила на полуслове и затянула «Когда я был принцем, в Аркадии жил…», за этим последовало трогательное «Никогда не позабуду я долин, холмов родных…»
Так и скачет с одного на другое!
Вот принялась наигрывать что-то. Трам-трам — ничего не вышло… Взялась за «Янки-дудл».
Потом отправилась на кухню узнать, что готовят к обеду, — никак ей не дождаться, когда остальные вернутся с дачи.
Вдруг она стрелой пролетела в гостиную и запела с большим чувством: «Santa Lucia! Barchetta mia…»
Ишь какой у нее голос, и сколько души она вкладывает в песню… Вот уж верно, стоит только этой Арне захотеть…
Ага, вот в чем дело, теперь Майса поняла. Кадет Дидрик! Сегодня он приходит из училища в час дня. Арна увидела его из кухни.
Он вошел в комнату, кивнул Майсе темноволосой головой и на цыпочках прошел в гостиную…
— Как не стыдно! — закричала Арна, словно ее застали врасплох. — Ну можно ли так подкрадываться…
— Уверяю тебя, ты даже сама не представляешь, как ты сейчас чудесно пела. Ты так поешь…
— Послушай, ну как не стыдно! Я тут сижу в полной уверенности, что я одна — ведь сегодня все уехали, и вдруг…
— Ты и впрямь обиделась, Арна? Неужели?
— Обиделась? Еще бы! — Она топнула ногой. — Во всяком случае, уши я тебе нарву.