И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
— Спасибо, — отвечает Миша.
Старый профессор задумчиво смотрит на него, затем кивает, говорит что-то на иврите солдатам и уходит. Те следуют за ним. Дверь захлопывается. Миша остается один. Здесь необычайно тихо после воя ветра в пустыне и городского шума. Мише кажется, будто он оглох, и пот выступает у него изо всех пор.
Он срывает с себя одежду и открывает окна, надеясь, что сквозняк принесет свежесть. Однако в комнаты врывается сухая, шуршащая жара хамсина. Миша вспоминает слышенное где-то, что в такую жару помогает увлажнение воздуха. Над ванной висит несколько махровых полотенец. Миша пускает воду в ванну и бросает туда полотенца; когда они пропитываются водой, Миша укрепляет их в зажимах верхней части оконных рам. Должно стать прохладнее, пока хамсин сушит полотенца, думает он.
Внезапно
С улицы в открытые окна врывается шум города: перекрикивающие друг друга голоса, ругань, смех, шум моторов, визг тормозов, звуки песни.
Со стороны двора тихо. Видно, что там взад-вперед прохаживаются два солдата с автоматами. Действительно, без душа не обойтись, думает Миша. Вода теплая, но все же ему становится легче. Он распаковывает свои чемоданы и развешивает вещи. Долго смотрит он на чертежи эко-клозета. Зачем я их до сих пор таскаю с собой? — думает он. Нет, нельзя распускаться. Если я потеряю мужество, то все будет кончено. А мне еще нужно выгребаться с этим профессором Волковым. Ах, как это тяжело. Он ложится на кровать, не разбирая постель, и сразу же засыпает, совершенно изнуренный. Спустя почти четыре часа он просыпается и в первый момент не понимает, где находится. Наконец, он вспоминает, что с ним произошло, и включает свой маленький радиоприемник. Сначала ему попадаются станции, вещающие на арабском или иврите, передающие непривычную восточную музыку; наконец, он находит израильскую станцию, вещающую по-английски.
Текст читает женский голос.
— «…пятница, 18 января. Леа Флейшман пишет в своей книге „Газ“: „Среди ночи, в четверть третьего, меня будит Дуду. Он не ложился спать, а сидел и рисовал. „Тревога, сирены воют!“ Испугавшись, я вскакиваю с кровати и спешу к окну. В самом деле. Тревога. Быстро бужу детей. Мы включаем радио. „Произведена ракетная атака отравляющими веществами на Израиль, — взволнованно говорит диктор, — пожалуйста, пройдите в герметизированную комнату, положите на порог мокрое полотенце и заклейте дверь самоклеющейся лентой. Достаньте и наденьте противогазы или маски. Ждите дальнейших сообщений.“ Мне страшно. Мы не загерметизировали, как следует, комнату. Арие и Орли лучше, чем я, сохраняют присутствие духа. Они мгновенно натягивают пластик на окно. У нас нет достаточно консервов, мелькает у меня в голове. Вода, я должна достать воду из холодильника. Каждую минуту диктор повторяет распоряжение. Пойти в герметизированную комнату, накрыть порог мокрым полотенцем, задраить дверь скотчем. Не забыть заклеить замочные скважины. Надеть противогазы или маски. К тому же этот жуткий вой сирен… Через несколько минут комната заизолирована, маски надеты, мы садимся на кровать, напряженно слушаем радио и ждем. Напротив кровати стоит платяной шкаф с зеркалом. Выглядим мы странно. Вот и пришло жуткое, невообразимое. Как испуганные куры, сидим и боимся, что медленно действующий яд проникнет сквозь щели в нашу квартиру… Где выпущен этот отравляющий газ? Газ, который немцы поставили Саддаму Хусейну… Мне дурно. Это дурнота от газа или от возбуждения? По радио повторяют симптомы, при которых надо делать инъекции. Если из глаз и из носа начинает течь, чувствуется тошнота и приступы удушья, то надо вводить атропин. У меня перед глазами картины смерти в Курдистане, где людей уничтожали газами как насекомых, страшные картины концлагерей второй мировой войны, мертвые, вынутые из газовых камер… Я просто не хотела принимать всерьез предупреждения, я не хотела верить, что что-то подобное произойдет…“»
Миша стонет. Простыня, на которой он лежит, пропиталась его потом. Он ложится на каменный пол и продолжает слушать.
Дикторша продолжает:
— «…ежедневной газете „Маарив“ потребовались две страницы, чтобы перечислить названия фирм, помогавших Ираку в создании химического, биологического и ядерного оружия. Многие поучаствовали в прибыльном военном бизнесе и отрезали себе по куску пирога. Многие индустриальные страны помогали Саддаму Хусейну в производстве вооружений… Наконец, через 45 минут приходит сообщение, что учебная тревога закончилась и можно снять маски…»
Этого Миша уже
5
Миша слышит негромкий голос мужчины, читающего по-английски стихи:
В Биркенау Мальчик-с-пальчик Вышел через дымоход, Он теперь с холодным ветром В небе сумрачном плывет. Но ребенок не один — Дым и пепел вслед за ним. Много маленьких детей Бросил в печку Бармалей…Оказывается, это не сон — голос исходит из радиоприемника.
Мужской голос продолжает:
…Мама! — маленький кричит. — Где же доктор Айболит? Но не слышен голос мамы. Мама, мертвая, молчит…Миша замечает, что он лежит в луже пота. Все тело его онемело, в горле пересохло и болит голова.
А другой мужской голос говорит:
— С вами «Кол Исраэл», вторая программа. Вы слушали «Детские песни Освенцима». Авторы этих песен неизвестны…
Миша, шатаясь, идет в ванну, открывает душ и долго стоит под ним. Наконец он приходит в себя.
Жара спала, из открытых окон слышен шум с улицы, теперь, к вечеру, он стал еще громче.
Пить! Это все, о чем Миша в состоянии думать. И принять что-нибудь от головной боли! Пилюли лежит в гостиной на столе. Миша вылезает из ванны и нетвердой походкой направляется в гостиную. От неожиданности он шарахается назад.
В кресле у окна сидит женщина. У женщины светлые, коротко остриженные волосы, голубые глаза, узкое лицо с высокими скулами, большой рот и кожа, которая выглядит как светло-коричневый шелк. Женщине лет 30–35. На ней шорты цвета хаки и такая же рубашка с короткими рукавами. Длинные, стройные ноги. Воротник распахнут, под мышками следы пота. Она смотрит на Мишу, и в ее глазах выражение печали.
— Господи! — Миша так сильно испугался, что не в состоянии пошевелиться. Вот уж страх к ночи!
— Успокойтесь! — говорит женщина по-английски. — Мне уже приходилось видеть голого мужчину.
— Одну минуту, — бормочет Миша, мчится в ванную, обматывает махровое полотенце вокруг бедер и возвращается в гостиную со смущенной улыбкой. — Извините меня, — говорит он.
— Это я должна извиниться. Я пришла без предупреждения, — говорит женщина.
— Как… как вы сюда попали?
— У меня есть магнитная карточка. — У нее красивые зубы, коротко стриженные волосы она носит без пробора.
— Да, конечно, магнитная карточка, но…
— Профессор Берг говорил обо мне, помните? Когда я пришла, вы спали. Вот я и подождала.
— Профессор Берг… Кто вы?
— Я комендант, — говорит молодая женщина с печальными глазами.
6
— Вы… вы…
— …комендант, — говорит женщина. — Меня зовут Руфь Лазар. Коллеги зовут меня комендантом, они находят это забавным. На самом деле мы команда особого назначения, четыре человека: профессор Израиль Берг, Дов Табор, Хаим Дымшиц и я. Мы знаем друг друга давно, мы друзья. Все, кто имеет дело с Димоной, подчиняются Армии. Зовите меня Руфь!
— Если позволите, Руфь… — Миша потеет как свинья. Набедренное полотенце сползает. Он подтягивает его вверх.
— Сядьте же, наконец, — говорит Руфь. Он садится. — Дов Табор — руководитель службы безопасности атомного центра. Профессор Берг, Хаим Дымшиц и я — физики-ядерщики.
— Вы физик-ядерщик?
— Да, Миша.
Руки Миши вздрагивают, махровое полотенце снова падает, очевидно, испугавшись не меньше, чем его хозяин.
— Вы сказали — Миша?
— Да, сказала. — Серьезный голос и печальные глаза. Смеется ли эта женщина когда-нибудь? Может ли она вообще смеяться? — спрашивает себя Миша, и ему приходят на ум «Детские песни Освенцима», одну из которых он только что слышал. Нет, наверное, эта Руфь Лазар не может смеяться. У Миши на душе становится тоскливо.