i dfee46a8588517f8
Шрифт:
Как писал Харламов, «излюбленной темой» Протопопова была революция. «Он в нее не верил, и его чрезвычайно раздражали предостережения некоторых, правда немногих, окружавших его лиц». Протопопов «находил, что в России некому делать революцию, он верил в консервативные наклонности нашего крестьянина, по природе собственника, а интеллигенцию считал слишком жалкой, ничтожной, не имеющей корней в народе. Вместе с тем он не сомневался в преданности армии, не замечал ее сдвига
влево, как, впрочем, не видел такого же сдвига и в крестьянстве... Протопопов не сомневался, что, опираясь на верные династии штыки, внешне образцовую петроградскую полицию, он силой оружия подавит первые
Точно так же думал и царь 250 . Находившийся в близких отношениях с Протопоповым А. А. Ознобишин, в свою очередь, свидетельствовал, что «на существующее положение и будущее Протопопов продолжал смотреть довольно уверенно, открытых революционных выступлений не предвидел, полагал, что некому выступать, ибо рабочие довольны (!), зарабатывая много денег, продовольствие имеется в избытке (!), а если бы и были произведены попытки уличных выступлений, то таковые были бы без труда подавлены»251.
Говоря о революции, Протопопов «любил принимать грозный вид и действительно, как потом писали в газетах, кричал чуть v ли не на всех перекрестках, что он „кровью зальет Россию". Это была одна из его любимых фраз, которой, надо сознаться, он чрезвычайно злоупотреблял», разговаривая с малознакомыми людьми, в переполненной приемной, за многолюдными завтраками и обедами. Неудивительно, что это разошлось по всей стране 252. «Между тем,— пояснял автор,— все мало-мальски знавшие Протопопова никакой его кровожадности верить не могли. Подобно многим бесхарактерным людям, Протопопов пытался казаться человеком властным, сильным, даже жестоким, но все эти попытки производили впечатление какого-то неестественного и довольно- таки жалкого карабкания на совершенно не соответствовавшие его росту ходули. Выходило только смешно... если бы по существу не было так грустно» 253.
Однако все это было отнюдь не смешно. В том-то и состояла особенность рассматриваемого периода, что самые жестокие и крайние решения, максимальную реакционность демонстрировали именно такие ничтожные люди, как Протопопов, и именно в силу своей полной как личной, так и исторической несостоятельности. Это был отнюдь не парадокс, эта была закономерность. Чем ничтожнее и бездарнее становился царский строй, тем ничтожнее и бездарнее были его представители и тем охотнее эти последние выбирали самый крайний курс, ибо любой другой был просто несовместим с их пребыванием у власти и самой властью.
Как свидетельствовал Протопопов, начиная с декабря он сделался главной надеждой всех крайних правых групп и кружков. Само его утверждение в должности министра было в значительной мере результатом «лестных отзывов» о нем царю «многих видных правых деятелей». Само это утверждение и назначение председателем Совета министров Голицына означали дальнейшее поправление правительственного курса 254. Протопопов, по словам Белецкого, вошел в тесный контакт с черносотенными главарями, инспирируя их на посылку «верноподданнических» телеграмм, которые «во многом помогли Протопопову в деле борьбы с Государственной думой при Трепове и Голицыне» 255.
Самый любимый и близкий царский министр стал самым ненавистным для Думы и «общественности», оставив позади даже Маклакова и Штюрмера. И дело здесь не только в том, что их бывший, как они думали, единомышленник и коллега, видный деятель «Прогрессивного блока», оказался ренегатом, перебежчиком. Заправилы блока чувствовали и понимали, что министр Протопопов и их собственное порождение, а не только царя и Распутина. Нет никакого сомнения в том, писал тот же Харламов, что «если бы Протопопов не попал в министры в сентябре 16-го года, то он оказался
Сказано не в бровь, а в глаз. Действительно, можно с полной уверенностью утверждать, что, сложись судьба Протопопова иначе, он непременно сделался бы одной из главных фигур будущего Временного' правительства. Как мы помним, и это тоже отмечал Харламов, царь впервые услышал о Протопопове не от Распутина, а от Родзянко. Заславский писал, что Протопопов был одним из кандидатов в премьеры будущего «ответственного министерства» 257.
Когда накануне своего назначения, о котором уже все знали, Протопопов явился в Думу, его там встретили отнюдь не враждебно: Милюков беседовал с ним «очень дружелюбно», Родзянко сперва изображал суровость, но потом «обмяк» 258. «Некоторые члены Думы поздравляли меня,— показывал Протопопов,— поздравил и М. В. Родзянко» 259.
Более того, на конспиративных собраниях 5—9 октября 1916 г., проходивших на квартире Коновалова, т. е. почти месяц спустя после назначения Протопопова, участники этих собраний, как доносили секретные информаторы, считали это назначение «колоссальной победой общественности, о которой несколько месяцев тому назад трудно было мечтать». В частности, Коновалов, заявил: «Капитулируя перед обществом, власть сделала колоссальный, неожиданный скачок... Для власти эта капитуляция почти равносильна акту 17 октября. После министра- октябриста не так уж будет страшен министр-кадет. Быть может, через несколько месяцев мы будем иметь министерство Милюкова и Шингарева» 260 . Даже если сделать скидку на преувеличение, поскольку для «секретных информаторов» подобные преувеличения были весьма характерны, факт положительной реакции со стороны части либеральной «общественности» остается несомненным.
«Маленький Протопопов — большое недоразумение»,— бросил крылатую фразу Гучков261. Но при этом «забыл», что в интервью с журналистами по поводу назначения Протопопова сам заявил: «У Протопопова хорошее общественное и политическое прошлое. Оно целая программа, которая обязывает» 262. Сказано достаточно определенно. Подлинная суть «большого
недоразумения» с Протопоповым состояла в том, что породила Протопопова Дума, та партия, которую возглавлял Гучков. Унтер-офицерская вдова сама себя высекла — вот глубинная причина ненависти Думы и «общественности» к своему недавнему соратнику.
Остальные. Стиль и уровень
Чтобы закончить очерк о «министерской чехарде», следует проследить за судьбой остальных министров. На допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Штюрмер, пытаясь доказать, что Распутин не имел никакого влияния на назначение министров, сослался на имена Н. Н. Покровского, А. А. Бобринского, А. А. Хвостова и А. А. Макарова. Все эти четыре министра, заявил он, были назначены во время его премьерства без всякого участия «старца» 263. На этот раз в порядке исключения Штюрмер говорил правду. Действительно, назначение Покровского сперва государственным контролером (с 21 января по 30 ноября 1916 г.), а затем министром иностранных дел, Бобринского министром земледелия (с 21 июля по 14 ноября 1916 г.), Хвостова министром внутренних дел (с 7 июля по 16 сентября 1916 г., министром юстиции он был назначен при Горемыкине) и Макарова министром юстиции (с 7 июля по 19 декабря 1916 г.) произошло не только без участия Распутина, но и частью против его воли (Макаров).