И грянул бой

Серба Андрей Иванович

— Отправился домой? — опешил Фок. — Не простившись со мной? Не выпив напоследок, как говорится у русских, «на посошок», а у казаков «стремянную»? Не узнаю Андрея. Не заболел ли он?

— Я вам уже сказала, что он выпил лишнего и начал терять рассудок. Представляете, начал ревновать меня к вам, чуть ли не закатил по этому поводу скандал и попытался утащить меня домой... ко мне, естественно. Но я ему сказала, что останусь с вами, а он волен поступать, как хочет. Он обиделся и ушел. Извините, что так вышло, но откуда мне было знать, что он такой ревнивый, — трогательным голоском пропела-пропищала Марыся, поднимая глазки.

Фок, застыв с кубком

в поднятой руке, разинул рот и уставился на Марысю ничего не понимающим взглядом. Он был изрядно пьян, но не настолько, чтобы в ближайшее время оказаться поверженным в сон. Действительно, что ему, привыкшему с друзьями-собутыльниками вроде Войнаровского бражничать и играть в карты ночами напролет, какие-то две-три бутылки вина? Конечно, если влить в него содержимое еще недопитой бутылки и двух не начатых, положение может измениться в лучшую для Марыси сторону, но как заставить Фока в ближайшие тридцать-сорок минут опустошить их? Растягивать спаивание капитана на более длительный срок было опасно — к нему могли зайти обосновавшиеся во дворе под навесом казаки, нагрянуть на проводы приятели либо пожаловать не дождавшийся Марыси Войнаровский. Значит, нужно заставить Фока поглощать вино ускоренными темпами, а она, сколько ни ломала над этим голову, не могла придумать ничего другого, как не раз уже опробованного способа.

— Господин дер Фок, почему вы не пьете? — ласково спросила она. — Поразило мое известие? Выпейте и обсудим его, если хотите.

Фока упрашивать долго не пришлось — он залпом опорожнил кубок, поставил рядом с недопитой бутылкой, недоуменно пожал плечами.

— Вы сказали, что Андрей начал ревновать вас ко мне? Ко мне, который впервые оказался вместе с вами, причем благодаря самому Андрею. Ничего не понимаю. Действительно, сегодня с ним начало твориться нечто непонятное.

— Непонятное только для вас, господин дер Фок, только для вас, — с грустинкой в голосе произнесла Марыся. — Но никак не для пана Анджея и для меня.

— Но что в моих с вами отношениях может быть непонятно мне и одновременно понятно вам и Андрею? — спросил Фок. — Тем более в отношениях, которых не было и нет. Может, объясните, о чем вообще идет речь?

— Если настаиваете — объясню. Хотя мне, как замужней и порядочной женщине, сделать это будет нелегко. Однако я считаю, что вам, Генрих, — разрешите, я буду называть вас так? — следует это знать. Выпейте, и я расскажу обо всем, что для вас покуда тайна.

Марыся взяла кубок Фока, доверху наполнила вином из недопитой бутылки, вложила в руку капитана. Обхватила ее своей ладонью, поднесла кубок ко рту Фока.

— Выпейте, Генрих, и не удивляйтесь тому, что услышите. Пейте же скорей.

Она выпустила руку Фока из своей лишь после того, как кубок опустел, и тут же без какой-либо задержки наполнила его снова.

— Готовы слушать меня, Генрих? Тогда выпейте, отставьте кубок и приготовьтесь выслушать печальную историю сидящей перед вами одинокой женщины.

Говоря, она повторила с рукой и кубком Фока уже проделанную только что процедуру. Когда капитан послушно опорожнил кубок, Марыся поставила его рядом с еще не начатыми бутылками и, не забыв достать платочек, приступила к изложению обещанной истории.

— Вы на самом деле поверили, что пан Анджей пожелал вас проводить в дорогу и пригласил меня с собой? Нет, все было совсем не так. Я много слышала от пана Анджея и других казачьих старшин о ваших подвигах, в том числе и о том, что вы едва не пленили русского царя. Еще не зная вас лично, я стала

преклоняться перед вашей храбростью, а когда мне удалось вас случайно увидеть, я... — Марыся приложила к глазам платочек и немного помолчала, якобы справляясь с охватившим ее волнением. — С той минуты вы стали для меня дороги, моя душа начала рваться к вам, мысли о вас заполнили мою голову... — Она чуть слышно всхлипнула, горестно вздохнула. — Понимаю, что вы не верите мне, о которой ходит столько гнусных сплетен. Но это не что иное, как измышления моих завистниц, которые молниеносно появляются везде, где бы я ни оказалась...

Марыся налила в кубок Фока вина, поставила перед ним.

— Если бы вы знали, Генрих, сколько мне пришлось незаслуженно страдать, — доверительным тоном произнесла она, беря ладонь Фока и кладя ее на ножку кубка. — Как вспомню об этом, сразу перехватывает дыхание, и я не могу говорить. Выпейте, чтобы я могла продолжить рассказ. Пейте, мой славный рыцарь.

— Пани княгиня, я, конечно, выпью, но дыхание перехватило у вас, а не у меня, — заметил Фок. — Поэтому, как мне кажется, не мешало бы промочить глот... — простите, чуть случайно не вырвалось! — следовало бы выпить и вам. Разрешите поухаживать за вами.

— Неужели я налила только вам и забыла о себе? — спохватилась Марыся. — Вот что значит волнение. Буду очень благодарна вам, Генрих, если вы исправите мое упущение.

— Сделаю это с превеликим удовольствием. Где ваш кубок? О, да он почти полон. Доливаю его доверху и пьем за налаживание вашего дыхания. Виват!

— И за ваше здоровье тоже, — подняла свой кубок Марыся.

На этот раз она пила вино мелкими глотками до тех пор, покуда опустошал свой кубок Фок. Они одновременно поставили кубки на стол, и Марыся с удовлетворением отметила, что Фок с трудом смог установить свой вертикально, не свалив его набок. Значит, выпитые в течение пяти минут четыре кубка вина начали оказывать свое действие, и Марысе необходимо закрепить достигнутый успех.

— Вы, Генрих, наверное, тоже наслушались обо мне всяких сплетен и, возможно, верите им. Подумайте, стоит ли делать это. Я уже столько времени в шведском и казачьем лагере, одна из немногих женщин среди массы мужчин, на виду у тысяч глаз, и хоть один человек может в чем-нибудь упрекнуть меня как жену и женщину? Например, вы? А ведь стоит мне лишь уехать отсюда, как вдогонку поползут сплетни о моих новых изменах мужу и легионе осчастливленных мной любовников. Такова незавидная участь всех верных жен и честных женщин. Мы обязательно должны выпить за них, Генрих.

— За женщин? — спросил Фок заплетающимся языком. — Всегда и сколько угодно! — он разлил вино по бокалам. — За всех женщин — верных и неверных, честных и нечестных. Пьем за всех сразу, поскольку все они одинаковы.

После выпитого вина Фока начало раскачивать из стороны в сторону, и не свалиться с чурбана на пол ему помогало то, что он обеими руками ухватился за край стола. Скорее ему еще кубок, скорее!

— Настала пора вспомнить о пане Анджее, — начала Марыся, лишь только оторвала от губ кубок. — Я часто расспрашивала его о вас, и в конце концов он начал меня к вам ревновать. Мне сегодня с большим трудом удалось настоять, чтобы мы пришли проводить вас в дорогу. Генрих, мое женское сердце подсказывает, что вам поручено трудное и опасное дело, и я не могла расстаться с вами — может быть, навсегда! — не сказав... не сказав... Мне очень трудно сказать то, что я сейчас должна, поэтому давайте выпьем, чтобы я стала чуточку смелее.