И на земле и над землей
Шрифт:
— Как видите, голой воды провокация. Тамошняя пишущая братия умеет зарабатывать деньги.
— Но это же самое примитивное и злобное вранье! — вскочил Никита Аверьянович. — Как они смеют так с нами, с Россией?
— С некоторых пор смеют, — выключая компьютер, протяжно вздохнул седоватый, которого Свистунов уже воспринимал как генерала контрразведки, во всяком случае не ниже полковника. — Подобных провокаций на их счету немало. И эту мы тоже можем и должны порушить. Но сделать это можно только с вашей помощью. Очень искренней и честной.
От
— Да я, товарищ генерал, ради такого дела… Вы только определитесь и прикажите. Только прикажите!
Тот скромно улыбнулся.
— Приказывать не имею права, вы же, Никита Аверьянович, не подвластный мне человек, чтобы вам приказывать. Давайте думать вместе. Вы рассказывайте, а я буду слушать.
— Что рассказывать? — опять заволновался Свистунов, опасаясь как бы все не началось сызнова.
— Да все, что сочтете нужным, чтобы я мог получше узнать своего собеседника. Как живете, чем интересуетесь, занимаетесь. Как в своем городе, вот так неожиданно для самого себя, увековечили такую удивительную загадку природы. А это поможет нам принять правильное решение.
И Никита Аверьянович стал рассказывать. И важное и пустячное, и близкое и далекое, нужное и совсем не обязательное. Увлекшись, особенно горячо говорил о любимом фотоискусстве. Как и что снимал, про того же кота, сороку, соловья. А когда дело дошло до «Заката», попросил листок бумаги и карандаш.
— Вот поглядите, товарищ генерал, как все случайно сошлось. Вот тут на пригорке поломался наш автобус. Вот тут — город, а за ним ТЭЦ с трубой…
Он рисовал эту трубу с клубами выбрасываемого белого пара, идущее на закат солнце, его продвижение к вершине трубы и заключил:
— Вот когда солнце вошло в это облачко и как бы село на трубу, все и произошло. Красиво! А потом как-то жутко стало. Тогда-то я его и увековечил.
— И когда это случилось — день, часы?
— Четырнадцатого сентября, часов в восемь вечера. И никакой загадки природы, как видите, тут нет. Это каждый год случается, когда ТЭЦ перед отопительным сезоном проверяет работу своих агрегатов. Но никто не обращал внимания. Мне просто посчастливилось оказаться там в нужное время.
— Значит, и в следующем сентябре можно будет сделать такой же снимок?
— Конечно. Только, может, не четырнадцатого, а пятнадцатого. Или тринадцатого. Или опять же четырнадцатого. Это будет зависеть от готовности ТЭЦ.
— Очень интересное наблюдение. И как это другим в голову не пришло?
— Так для этого нужно быть фотохудожником. И кое-какой талант иметь.
Генерал предложил Свистунову сигарету и закурил сам. Время, потраченное им на его исповедь, не пропало даром.
— Вы знаете, Никита Аверьянович, кажется, я понял, что нам нужно сделать. Раз вы такой интересный человек и талантливый фотохудожник, подошлем-ка мы к вам опытного журналиста. Он, конечно, отнимет у вас не один день, но зато выдаст то, что нам нужно. Допустим, очерк с вашими
— Это обо мне? — всполошился Свистунов. — Надо ли, товарищ генерал?
— Не скромничайте, Никита Аверьянович. Очень надо. Особенно подробно, как мне сейчас, распишите историю своего «Заката». Тогда от их провокации камня на камне не останется. И нашему МИДу делать нечего будет… Большое дело сделаете, и за него я заранее вас благодарю. И еще прошу извинить за наших дураков, создавших для вас столько неприятностей. Ну, никакого профессионализма!.. А в следующем сентябре сам в ваш город заявлюсь. Вместе снимем еще один «Закат».
Через день Свистунов уже был в своем городе. Торжества по поводу его юбилея уже прошли, но выставку еще не свернули. Никита Аверьянович разыскал того лихого «командира», что снял его «Осенний закат в промышленной зоне», и тоже по-командирски распорядился:
— Вернуть на место. Откуда незаконно сняли. Сейчас же.
Тот вскочил и, бледный, испуганный, вытянулся в струнку.
— Выполняйте. И не забудьте потом доложить… генералу.
До зимы Свистунов закончил все дела в саду, вставил в разбитое окошко новое стекло, помог соседке и устроился на работу. Всю зиму он усердно трудился, заработал сколько-то денег, купил вернувшемуся сыну нужную одежонку, помог дочери выплатить накопившиеся долги, а весной опять перебрался в свою садово-огородную «саклю».
И опять было лето. И опять повторилось все, что с ним связано. А потом, в сентябре, к нему приехал теперь уже совсем седой его генерал. И они вместе сняли еще один великолепный закат в промышленной зоне города.
А статьи и очерки, напечатанные о нем, провинциальном самородке-фотохудожнике, как и ожидалось, сработали лучше некуда. Вырезки из газет он хранит в укромном месте квартирки тети Дуси, где они поселились вместе с сыном. Иногда он достает их, с удовольствием перечитывает, вспоминает и смеется…
— Хорошо, что среди нас еще водятся такие веселые люди! Пока мы смеемся, мы живем!
На земле и над землей
— С добрым утром, Аграфена Филипповна! Что, соседушка, наскучило одной в дому сидеть, на солнышко потянуло? А погода-то нынче установилась как на заказ. Бабье лето, одним словом…
Напротив усадьбы бабы Груни остановился потрепанный «Беларусь» Гриньки Загузина. Сам Гринька, рослый, рукастый и с утра уже чумазый, как все трактористы, мужик, солидно сошел с тихо урчащей железной махины, вразвалочку подошел к лавке и сел рядом.