И на земле и над землей
Шрифт:
В конце концов удалось положить поперек ямы лопату, и тут уж, как на турнике: для начала выбросил вверх ноги, а потом выкатился и сам. Весь мокрый, грязный, зуб на зуб не попадает, но — живой.
Вот это была история! Расскажи кому — не поверит. Однако рассказывать он не станет, Свистунов человек скромный. Вот только жаль — так и не понял: докопался до конца корня или тот все-таки улизнул от него в свою Америку? Вычерпать всю воду и посмотреть? Ну да, вычерпаешь ее. Он, видно, в такую жилу угодил, что никакой насос не осилит. Значит, тайна осота останется тайной навсегда.
Выпив целый чайник горячей «Принцессы», Никита Аверьянович наконец почувствовал,
Скучное это занятие — болеть. Скучное и бесполезное: время идет, а дел — никаких. Ошибается тот, кто думает, что оно измеряется минутами, часами, годами. Ничего подобного! Если дел нет, то нет и движения. Без дел время замирает на месте, и все дни, целые годы — на одно лицо, вернее вообще без всякого лица, сплошная однообразная серость. Но зато если уж ты во что-то впряжешься и тебя понесет — тут только денечки считай. Замелькают, как спицы в колесе, не заметишь, как годы пролетят!.. А то и вся жизнь…
Так, отчасти печально, отчасти весело размышлял Свистунов, понемногу-полегоньку возвращаясь в свое нормальное состояние. На второй день вышел на улицу и первым делом — к смородине, посмотреть, что же он такое сотворил, что чуть не лишил себя жизни?
Открывшаяся картина повергла его в неописуемый ужас и удивление. Почти все кусты смородины до самых вершков были завалены землей и глиной, а посреди этих невообразимых земляных работ чернел неведомый провал, откуда веяло холодом. Выходит, тут и докапывался он до истины о корнях осота? А стоили ли они таких трудов? И что бы сказала тетя Дуся, увидев, как он, любимый племянник, так обезобразил ее чудесный сад?
Это было первое, что потрясло его еще не окрепшую душу. Вторым было нечто пока неясное, но обещающее что-то приятное, как неожиданный подарок.
— Колодец! Вот тебе, тетя Дуся, и колодец! — вдруг дошло до Никиты Аверьяновича. — Теперь у нас воды — залейся. А ты, бедная, горевала. Взгляни-ка со своих райских высот, полюбуйся, порадуйся вместе со мной.
Нет, что там жена ни говори, а все-таки стоящий Свистунов мужик.
Все его прошлые беды и страдания вдруг забылись, теперь все мысли об одном: что дальше? Впрочем, ясно что — вернуть участку прежний вид, все лишнее перетаскать за пределы сада и как-то обустроить этот столь необходимый здесь объект.
И он таскал. Так на радостях вошел во вкус, что лишь под конец догадался оставить часть глины для завершения дела. Жаль было погубленного урожая смородины, однако быстро успокоился — чай, не последний год живем. Да и ягода была мелкая, не ахти какая на вкус. Жена и из хорошей варенья не сварит, а уж из такой — даже не проси.
С тем и закончилась еще одна его неделя. Свистунов опять съездил в город, нашел Томочку Белкину, подарил ей несколько лучших своих снимков. Да не как-нибудь, а в рамочках, под стеклом, со всем тебе уважением и сердечной благодарностью. Хочешь — как эстампы на стены вешай, хочешь — на полку ставь. Вон с ними сколько света в комнате стало! Понравится — будут еще.
К тому времени Томочка уже получила свой диплом, подыскала недалеко от дома работу и теперь планировала перевезти к себе из деревни маму.
— Вот это ты, солнышко мое, правильно решила. Нечего вам поврозь куковать, — поддержал ее Свистунов. — Будет хотя бы с кем за самоваром посидеть, душу в беседе отогреть. Да и за внуками приглядеть — бабушки тут вне
— Какие внуки, Аверьяныч! — всполошилась Томочка, округлив и без того круглые глаза. — Я же еще совсем не замужем. Да и на примете никого пока нет.
— Зато ты у многих давно на примете, милая. Ты у нас девушка видная, красивая, своеобычная. Зачем же пропадать такому добру?
Вместе от души посмеялись.
— Ох, Аверьяныч, Аверьяныч, — покачала головой Белка, — выйти замуж не мудрено — и улестят, и наобещают всего, а мне человек нужен. Такой, как ты, — чтоб и веселый был, и добрый, и светлый, с золотыми руками и умной головой… Найди мне такого, а? Такого я уж точно полюблю.
— Заметано, — хохотнул Свистунов, — сейчас схожу куда надо, заменю в паспорте год рождения — вот тебе и жених!
— Ты все шутишь, хотя я тебя и такого люблю. Ты еще с «Хлопчатки» мне как отец родной. Навещай хоть иногда…
Домой Никита Аверьянович не зашел и на этот раз. Холодно ему там, чуждо, лишний он там человек. Так и проехал мимо, и всю дорогу до своей садовой «Ягодки» его грели тихие Томочкины слова: «я тебя и такого люблю», «ты мне как отец родной». От кого еще может ждать он таких слов? Не от кого. Совсем-совсем…
И уже там, отдыхая с дороги в своей плоскокрышей «сакле», он нет-нет и возвращался к этим невеселым мыслям. У него своя семья — жена, дочь, сын. Дочь уже своей семьей живет, сын дослуживает срочную армейскую службу. Жена Татьяна… Ей он совершенно чужой человек, причем смолоду. Даже непонятно, зачем замуж шла, ведь никто не неволил, не сулил рая. Он-то любил, всю свою душу ей на ладони принес. А она? Зачем так-то? Или в самом деле бывают такие люди — без чувств, без волнений, без души? Только кто признается в этом?
Чужой, продолжал думать Никита Аверьянович, ну и пусть чужой. Но из-за чего же тогда такая дикая ревность и озлобленность? Любовь по своей святой природе не может быть злой, стало быть, не из-за любви. Это он понял не сразу, но все же понял, наблюдая жизнь своей семьи и других. Иные, заметил он, так относятся к своей собственности: это — мое, и только мое. А поэтому — не тронь, не смей!
Когда, возвращаясь после рабочего дня домой, он, как обычно, приветливо здоровался с отдыхающими на скамейках соседками, с кем-то шутил, кого-то о чем-то спрашивал, закон неприкосновенности частной собственности срабатывал немедленно и неколебимо. Едва он переступал порог квартиры, начиналось такое… Он долго терпел, затем поменялся жильем в другом районе города, но и это ничего не изменило. Она оставалась такой же, он оставался самим собой. Потому что быть другим он просто не мог.
Наверное, лучше было бы развестись, но — дети. Теперь те уже взрослые, а они — почти старики. Сейчас уже поздно что-то менять, решил он и окончательно ушел в себя. Постепенно семью ему заменили люди, которых он уважал и которые уважали его.
Долго перемалывать уже не однажды смолотое Свистунов не умел, жизнь вокруг была такая многоцветная и многоликая, что она всякий раз увлекала его все новыми и новыми делами и мыслями. Это давало отдых душе, избавляло от горестного уныния и ущербного одиночества. Не зря же говорят, что даже в Святом Писании на этот счет сказано: веселый человек — божий человек, а на унылом бесы воду возят. Возить на себе воду он бесам не давал, да и сами они сторонились его веселости и умения радоваться жизни. В этом при всей мягкости и уязвимости его характера заключалась его сила. Хотя сам он того не подозревал.