И нитка втрое скрученная
Шрифт:
– Ты слышала меня, проваливай! - Его усы намокли и стали похожи на растрепанный обрывок веревки.
Но она была назойлива, как пиявка.
– Пошли, ну пошли. Мы здорово проведем время.
Ее намазанный рот улыбнулся ему, открыв черную дыру в ряду верхних зубов, маленьких, желтых, похожих на щенячьи клыки. Жесткие, уложенные в прическу волосы были повязаны ярким платком, стянутым в узел под подбородком и сейчас совсем размокшим от дождя. "Она выглядит не так уж плохо", подумал Джордж Мостерт. Это была дешевая, искусственная привлекательность манекена в витрине магазина, но предательская мысль
Дождь все усиливался за чертой тусклого света под навесом, и он снова услышал запах дешевых духов и назойливый винный привкус ее дыхания. Она дышала ему прямо в лицо, раздувая загоревшиеся было угольки страсти, но он оттолкнул ее и вставил ключ в замочную скважину двери, что вела наверх, в его комнату.
Она стояла и ждала, улыбаясь своим грубо намазанным беззубым ртом, но он решительно и быстро распахнул дверь и тут же захлопнул у нее перед носом, и улыбка на ее лице слиняла, как линяет некогда пестрый рисунок на дешевой ткани.
– Вот гад, - сказала она, - надо же, дурак какой. Да провались ты...
Она усмехнулась, поежилась и зашагала под дождем обратно через шоссе.
21
Полицейский констебль Ван Ден Вуд сделал знак двум африканским полицейским следовать за ним, и все трое, с трудом ворочая сапогами в вязкой глиняной каше, двинулись через грязный двор к покосившейся лачуге. Ледяной дождь больно колол лицо, и все трое были не в духе оттого, что их погнали на облаву в такую погоду. Африканцы были в своих обычных плащ-накидках, вооруженные полицейскими дубинками - длинными гладкими палками, закругленными на концах. Ван Ден Вуд носил портупею с кобурой поверх макинтоша, и кобура была застегнута, чтобы вода не попадала внутрь. Он не ждал сегодня никаких неприятностей.
Домик был погружен в темноту, и Ван Ден Вуд приказал одному из своих людей постучать. Полицейский сделал несколько шагов вперед по глине и забарабанил в дверь. От стука весь дом заходил ходуном. Повсюду вокруг полицейские стучали в двери и кричали. В лачугах, минуту назад погруженных во тьму, зажигались огни, и голоса сливались в один общий гул, вторя дождю.
Полицейский снова постучал в дверь, и Ван Ден Вуд гаркнул:
– А ну еще! Эй, там, открыть дверь!
Выждав несколько секунд, он отстранил полицейского-африканца и, отступив на один шаг, со всего размаху двинул сапогом по двери. Лачуга зашаталась, задрожала, и изнутри донесся чей-то крик. В окне, составленном из обрезков стекла, вспыхнул свет, и в ту же минуту замок поддался и дверь распахнулась.
Констебль Ван Ден Вуд ввалился по инерции в крохотную, душную, дымную комнату и еле удержался на ногах, проклиная все вокруг. Еще двое вошли за ним следом. Голый африканец стоял с коптилкой в одной руке, другой прикрывая срам. Он стоял, как черная статуя. Позади него на скомканной постели, натянув одеяло до подбородка, сидела женщина и испуганно смотрела на полицейских.
– Ну, быстро, - кричал констебль Ван Ден Вуд. - Где твой чертов пропуск? Где пропуск? - Он был высокий мужчина, и он стоял посреди комнаты в мокром плаще и фуражке, и у него было тяжелое розовое лицо цвета копченого окорока. Он продолжал бешено орать: - А ну, отпусти свои... и давай пропуск, паскуда!
Африканец поставил лампу на стол и сказал
– Дайте мне сначала одеться, приятели.
– Что он говорит? - спросил Ван Ден Вуд.
– Он хочет сперва одеться, baas, - ответил один из полицейских.
– Скажи ему, черт возьми, чтобы он не отнимал у меня время. Где пропуск?
– Твой пропуск, - сказал полицейский голому африканцу. - Твое разрешение заниматься любовью в этом районе.
– Сейчас достану, - угрюмо ответил мужчина. Он подошел к кровати и стал искать брюки. Женщина в постели начала всхлипывать. Мужчина наконец нашел свои брюки и медленно оделся. Женщина плакала, и он ей что-то сказал, но она не унималась.
Мужчина надел рубашку и, заправив ее в брюки, повернулся к полицейским и угрюмо заявил:
– У меня нет пропуска.
– Что он бормочет? - взбешенно спросил Ван Ден Вуд.
– Он говорит, что у него нет пропуска, - перевел полицейский, который до этого молчал.
Констебль даже замер от неожиданности.
– Грязный подонок. Заставил нас ждать чуть не полночи, а теперь говорит, что у него нет пропуска! - Он злобно посмотрел на негра. - Ну, ты у меня увидишь, чертово пугало. Ты у меня увидишь. - Он повернулся к своим полицейским: - Надеть на него наручники и вывести на улицу. Я хочу обыскать эту комнату. Наверняка у них припрятана дагга или кафрское пиво.
Полицейский достал наручники, приказал африканцу вытянуть руки и защелкнул их. Он подтолкнул мужчину к двери, и мужчина оглянулся, посмотрел на него, покачал головой и сказал:
– Зачем ты это делаешь, брат? Зачем ты так поступаешь со своими?
Ван Ден Вуд повернулся ко второму полицейскому:
– Давай сюда, парень. Обыщи-ка помещение.
Сам он прошелся по комнате, смахнул на пол вещи с ящика, служившего ночным столиком. Он подошел к постели и безучастным движением плотника, выдергивающего клещами гвоздь, сдернул одеяло, в которое куталась обнаженная женщина. Она заплакала, издавая высокие, пронзительные звуки.
22
...На противоположном склоне, прямо через долину, итальянцы установили батарею мортир и обстреливали дорогу. Долина была желтая и темно-коричневая, глубокая горная долина, и дорога была проложена по ее склону, а напротив стояли орудия итальянцев. Чарли Паулс лежал под грузовиком рядом с Фридой и прислушивался к глухим разрывам артиллерийских снарядов, которые падали вдоль обочины, где стояла колонна военных машин. Долина была темно-коричневая и желтая, и столбы густой пыли взметались в воздух, а мортиры все продолжали вести огонь, и все так же глухо звучали разрывы, и он чувствовал тело Фриды рядом с собой в этом шуме и слышал, как где-то далеко, но настойчиво звучит ее голос:
– Чарли. Чарльз. Кто-то стучит.
Чарли Паулс просыпался медленно, с трудом продираясь сквозь сон, который, несмотря на видения, был мягок и нежен, как сироп, и он приподнялся, ощутив горячее сплетение ног в постели. В его ушах еще слышался артиллерийский огонь, но стреляли уже не пушки, а чьи-то кулаки неистово колотили в дверь. Он чувствовал, как содрогается лачуга под этими ударами, и его глаза открылись медленно, с трудом, как ставни на разбитых петлях.
Кто-то кричал с улицы: