И нитка втрое скрученная
Шрифт:
– Открывайте, эй, вы, не то вышибем дверь ко всем чертям!
Чарли сел в постели, освободившись из объятий женщины, и крикнул:
– Эй, ладно вам! Сейчас открою.
Рядом испуганно шептала Фрида:
– Что это, Чарли?
– Закон, - проворчал он. - Снова эта чертова облава, - и добавил: - Не беспокойся... Мы ничего такого не сделали. - Лачуга вновь сотряслась от ударов, и он еще раз крикнул: - Иду, иду! Будет вам! - В передней части комнаты, за занавеской, испуганно заплакали дети.
Чарли нащупал в темноте
– Все в порядке. Присмотри за детьми.
Он спрыгнул с кровати и выпрямился, натянул джинсы и надел рубаху. Фрида тоже встала, пока он зажигал еще одну спичку, разыскивая лампу. Кулаки снова забарабанили в дверь, и он зажег лампу и подвернул фитиль, а Фрида кинулась утешать, успокаивать хнычущих детей.
Чарли босиком подошел к двери и повернул ключ. Дверь резко распахнулась, едва не задев его по лицу, и, когда ввалились люди в униформах, он отступил назад. Луч карманного фонаря остановился на нем на секунду и затем погас.
В этой группе было четверо полицейских: белый сержант и трое африканцев. Сержант посмотрел на Чарли Паулса и сказал:
– Отлично, jong, waar's die dagga? Где дагга?
Чарли посмотрел на него.
– Здесь нет дагги. Мы приличные люди.
Сержант ухмыльнулся и осмотрелся вокруг. Это был низенький, грузный мужчина с густыми белыми бровями, которые изгибались, когда он говорил, подобно жирным, извивающимся червям, и с маленьким тонким ртом, похожим на бескровную ножевую рану. У него было лицо кирпичного цвета и кирпичной твердости, рассеченное во всех направлениях мелкими морщинками, похожими на линии географической карты, - и на равнинах щек, и на впадинах в уголках рта, и на хребтовине носа. Его глаза были влажны и плоски, как серая гладь озера. Позади него стояли три темнокожих полисмена с унылыми, коровьими лицами.
Сержант снова огляделся и задержался взглядом на Фриде и на испуганных детских лицах. Фрида стянула ворот ночной сорочки. Потом сержант, крякнув, оттолкнул Чарли, подошел к занавеске, заглянул за нее и вернулся на середину комнаты.
Усмехнувшись, он посмотрел на Чарли.
– Приятно сейчас нежиться в постели, а? А я вот мотайся под дождем. Также усмехнувшись, он оглядел Фриду и спросил Чарли:
– Имя, парень?
– Чарльз Паулс.
Сержант снова крякнул и посмотрел на Фриду своими плоскими, влажными, безрадостными глазами.
– А твое?
Фрида с трудом проглотила ком в горле и, напуганная, назвала свое имя. Сержант ухмыльнулся, показав краешек зубов, ослепительных, как свежевыбеленный борт тротуара.
– Вот как! - сказал он Чарли. - Приличные люди. - Рот его открылся, в глотке у него что-то захлюпало, заклокотало, затарахтело. Он хохотал. Затем закрыл рот, и хохот сразу прекратился, как будто какой-то механизм внутри него внезапно вышел из строя. С издевкой он посмотрел на Фриду.
–
Потом, дернув головой в мокрой фуражке, дал знак своим спутникам следовать за собой и вышел из дому в дождливую тьму. Все трое не говоря ни слова потянулись за ним. Чарли захлопнул за последним дверь.
– Блюстители! Подонки! - огрызнулся он.
Отвернувшись, Фрида укрывала детей. Но он видел, как задергались, задрожали под ночной рубашкой ее плечи. Он подошел к ней, положил свою широкую пятерню ей на плечо и повернул ее к себе. Из припухших сонных глаз по выпуклым скулам скатились две слезы.
Нахмурившись, он спросил:
– Черт возьми, ну чего ты плачешь? Ведь они ничего не сделали.
Но она посмотрела на него сквозь жемчужинки слез, тело ее затряслось от рыданий, и она сдавленным голосом сказала:
– Ты слышал, что сказал этот тип. Он назвал меня шлюхой.
Она вывернулась из-под его руки и, плача, убежала за занавеску. Чарли пошел за ней следом, пораженный, недоумевающий, - она лежала в постели, лицом к стене.
А в стенку настойчиво стучал дождь.
Он присел на край кровати и смотрел на ее вздрагивающую спину. И любовь поразила его, пронзила ему грудь, сдавила горло, и он снова протянул к Фриде свою тяжелую руку и повернул ее на спину.
Он откашлялся и как-то неловко сказал:
– Слушай, мы же поженимся. Я и ты. Мы с тобой. - Он кашлянул, вид у него был растерянный, смущенный. - Ну, довольно плакать, bokkie. Ты увидишь. Мы поженимся. Какого черта, в самом деле!
Она проглотила слезы и сказала:
– Ты это только так говоришь.
– Нет. Ей-богу, это правда. Господи, да нам давным-давно надо было пожениться.
Фрида заглянула ему в лицо, зашептала, еще глотая слезы:
– Ты это вправду, малыш Чарли?
– Конечно. А ты как думала?
– В самом деле?
– Ну да.
И тогда он почему-то почувствовал себя чистым, незапятнанным, как странички нового школьного учебника, и это снова повергло его в замешательство. Он хотел больше не думать об этом, подумать о дожде, который хлещет и хлещет на улице, о том, как тепло и сухо в этой маленькой лачуге, с оклеенными бумагой стенами, все еще хранящими тепло от примуса. Примус надо починить, он этим займется. Он в мыслях снова вернулся к Фриде, как ребенок, который потерялся и снова нашел свой дом.
Где-то на улице в шуме дождя громко разговаривали люди, хлопали двери, голоса кричали - раздавались звуки другого мира, от которого они сейчас отделены. И тогда он вдруг встал, потянулся за своими армейскими ботинками и начал обуваться.
– Чарли, - крикнула Фрида, - куда ты?
– Пойду посмотрю, что происходит.
– Не ходи, Чарли! Мало ли что может случиться!
Он ответил, притопнув, чтобы ботинки влезли как следует.
– Не говори так, Фрида. Я только посмотрю. Посмотрю, что они там делают с нашими.