И нитка втрое скрученная
Шрифт:
В кухне тихонько плакала Каролина.
– Как ты себя чувствуешь, детка? - спросила мать.
– Да вроде ничего, мама, - ответила Каролина отрешенно. Она вытерла слезы, и на лице остались грязные полосы.
– Пойди ляг, - сказала мать, - и попроси Алфи посидеть с тобой. Вам пока здесь нечего делать. У Алфи вычтут день, если он пропустит работу?
– Не знаю, ма.
– Ну, ладно. Иди ложись пока. А я разведу огонь.
На улице небо по-прежнему было серо-стального цвета, а деревья стояли мокрые от дождя. Откуда-то из-за заборов доносились чьи-то слова, люди разговаривали, закатывались лаем собаки. Позади
Во дворе послышались шаги, и в дверях кухни появилась женщина с заплаканным взволнованным лицом. Под тяжестью ее шагов заскрипел и пошатнулся дом.
– Доброе утро, Нзуба, - сказала мать из-за печки.
Представьте себе массу черного смородинного желе, разлитого во множество сообщающихся между собой овалов, сфер, эллипсов и прочих разных выпуклостей, являющих собой голову, торс, руки и ноги. Облачите это желе в широкие одежды, стираные-перестираные и снова выпачканные, закапанные салом и супом, напяльте поверх платья мужское пальто, старое и расползающееся по швам, решительно отказывающееся застегиваться спереди, мужские вытянутые, перештопанные и все равно дырявые носки на слоноподобных икрах, обуйте эту фигуру в разбитые, расхлябанные мужские же ботинки со свалки - и вы получите в результате миссис Нзубу.
Когда она говорила или улыбалась, ее рот выглядел как раздувающийся и сжимающийся пузырь на кипящей поверхности шоколадного бланманже. Когда она двигалась или шевелила хотя бы одним пальцем, вся пышная громада ее тела приходила в движение, оно дергалось, колыхалось и дрожало, точно миллионы дряблых маленьких пружин начинали свое действие под неровной поверхностью кожи.
Увидев мамашу Паулс, она воскликнула:
– Ай, ай, Чарли только сейчас сказал мне. Ай, и не стыдно вам? Мне так жаль, Паулс.
– Dankie. Спасибо, Нзуба, - мягко ответила мать. - Я рада, что вы можете мне здесь немного помочь.
– Мы должны помогать друг другу. И не стыдно вам... - говорила женщина, вытирая рукавом пальто слезу. - Было очень плохо, Паулс?
– Нет, - ответила мать, ворочая кочергой угли. - Он отошел спокойно. Я сидела там рядом с ним, он как раз поел немного супа, со вчера у меня осталось. Он вдруг посмотрел на меня и говорит: "Рейчи, - он меня всегда так звал, знаете ли, - Рейчи, как дети?", и я сказала: "Отец, с ними все в порядке. Чего ты беспокоишься?" И он сказал еще: "Я бы хотел, чтобы они жили в другом доме. Вроде тех домов с черепичной крышей". Я говорю: "Зря ты беспокоишься насчет дома", - и он посмотрел на меня и закрыл глаза. Потом он как-то вроде вздохнул, и сразу у него заклокотало в горле, и вот так все и кончилось. - Мать минуту помолчала, вспоминая, как все это было, а миссис Нзуба утирала слезы.
– Ну, Паулс, - сказала она, хлюпая носом, будто у нее был насморк. - С тобой твои дети.
– Да, дети, - вздохнула мать. - Дети. Но я не знаю, Нзуба. С семьей как будто что-то происходит. Да, наверно, это во всех
– Верно, - сказала миссис Нзуба сочувственно. - Современные дети.
– Я послала Йорни за водой, - сказала мать. - Ты поможешь мне обмыть старика и по дому? Надеюсь, что Йорни не задержится.
– Немного воды есть у меня дома, - сказала Нзуба. - Она уже согрета. И ждать тогда не надо будет. Есть кого послать?
– Я потом верну тебе, - сказала мать. - Можно послать Алфи.
– Ничего не надо возвращать, - сказала женщина. - Мне приятно, что я могу помочь тебе. Мы живем здесь рядом столько времени.
– Dankbaar, большое спасибо, Нзуба, - ответила мать. - Я так тебе благодарна.
– Не надо меня благодарить. Мы должны поддерживать друг друга. Где Альфред? Я пошлю его ко мне за водой.
17
Вода, вода, вода. И в грязно нависшем небе, и в отяжелевшей земле, в медных кранах, и в железных цистернах. Вода, чтобы сварить кофе, чтобы выстирать лохмотья. Вода, чтобы обмыть покойника. Вода - это драгоценность, и во дворах у тех, в чьи дома проложены водопроводные трубы, выстраивались очереди маленьких оборванцев с ведрами, с банками и кастрюльками. Те, у кого из кранов бежала вода, продавали ее остальным, у кого таких благ не было. Потому что жить-то надо, верно?
– Мистер, мать просит ведро воды до пятницы.
– До пятницы? Ждать двух пенсов до пятницы? Твоя мать, должно быть, рехнулась. Два пенса ведро, плата наличными.
– У матери нет сейчас двух пенсов, поверьте, мистер.
– А я, что ли, в этом виноват? Проваливай, да побыстрее, некогда мне с тобой болтать.
– Эй ты, гад, я первый сюда пришел! Слышишь?
– Пошел ты. Я здесь все время, очередь моя.
– Ах ты!.. Я здесь стою. Спроси ее. Ведь я стою здесь?
– Слушайте вы, маленькие черти, если не умеете вести себя как следует, никто ничего не получит, ясно?
– Миссис, мать просит ведро воды до пятницы.
– Как бы не так! Нет денег, не будет воды. До пятницы ей...
– Эй, послушай! Ты что, за два пенса хочешь получить целую ванну воды? У нас здесь не распродажа, самим не хватает.
– А что? Два пенса - и наливай доверху свою посудину. Разве не так?
– Ах ты, сопляк! Ты еще поговори у меня, нахал ты этакий! Да я тебе сейчас спущу штаны и так всыплю!
– Банка есть банка. О размерах уговору не было.
– Ишь, ловкач какой. Притащил целую ванну и наливай ему до краев?
– Мистер, банка не полная. Долейте, чтоб полная была.
– Ладно, ладно, не ори! Давай сюда!
Вода с шумом, бульканьем, плеском бежит в ведра, банки, кувшины, горшки. Вода, чтобы варить по утрам кофе, вода, чтобы выстирать отцу выходную рубашку. А иной раз даже - чтобы умыться. Вода, чтобы обмыть новорожденного или покойника.
Вода - это прибыль. Чтобы извлечь эту прибыль, тот, кто торгует водой, должен дочиста отмыть в ней свою душу от сострадания. Он должен выполоскать из сердца всякую жалость, до крошки выскрести из себя жесткой щеткой корысти следы сочувствия к ближнему. Надо иметь водопроводный кран вместо сердца, цистерну вместо головы, свинцовые трубы вместо внутренностей.