И обонял Господь приятное благоухание
Шрифт:
— Смотри, как корчится эта маленькая шлюха. Хорошенько смотри. Она хочет еще. — И, обращаясь к пленнице, млевшей и всхлипывавшей от радости: — Так ты хочешь еще, да, маленькая шлюха?
Хлыст долго свистел между влажных губ, сочившихся от удовольствия блестящими струйками меж еще более красных полос.
— Ну, хватит, — сказал месье Вайан. — Небольшой сеанс дрессировки.
И он сел верхом на девчонку, поднял ее голову, крепко прижал ее к своему животу и засунул свой пенис в рот Марии Елены, которая стала его удовлетворять, как будто всегда это делала.
Я же, без всякого стыда и угрызений совести, по приказу месье Вайана позволил схватить себя Лизине, которая взяла мой пенис в рот, и я безудержно и без стеснения стал изливать свое наслаждение.
— Ну, вот и отлично, `e finita la commedia [3] — одеваясь, со смехом произнес месье Вайан. —
XIV
В Мейонна на стенах нет ни одной картины, ни одной фотографии. Стены в доме оштукатурены. Месье Вайан повесил на них рабочие инструменты — дрель и пилу. Единственная роскошь в рабочем кабинете: черная доска для математики и несколько гравюр 1793 года с вооруженными до зубов санкюлотами — из-за их политического значения. Нагота делает человеческие тела более заметными, более подлинными, более «голыми», сказал месье Вайан. Он мог бы еще добавить: «более доступными». У нее есть и другие свойства. Так, она изобличает строгость, суровость и «скудость» хозяина дома. И по контрасту — необычайную щедрость того же хозяина и великодушие как свойства его натуры. Пресытившись своим суровым домом и своей строгостью, месье Вайан беззаветно отдается плотским утехам, алкоголю, опытам по ботанике и, наверное, литературе. Но о литературе он говорит мало, дома не видно его романов, он спрятал их на чердаке, а дома стоят только научные и исторические книги. Возможно, у месье Вайана дар или мания создавать вокруг себя пустоту. Я сам ощутил эту пустоту, вернувшись в Грима после сеанса посвящения. Но счастливую опустошенность.
Отсутствие всякого чувства вины. Отсутствие всякой навязчивой идеи. Я должен был бы испытывать стыд, сожалеть, исповедоваться в том, что я только что увидел и совершил, но вместо угрызений совести я испытывал лишь легкое, безмятежное ощущение пустоты при мысли о возбуждении и наслаждении, которые я познал в этот день. Это и понятно, учитывая мой возраст, ведь я впервые предавался таким играм. До Мейонна я был невинен как младенец. Единственно, в чем я мог себе признаться, было то, что я вновь возбуждался, вспоминая свое волнение. И у меня было только одно сильное, навязчивое и безрассудное желание вновь повторить это с супругами и с Марией Еленой, чтобы еще раз испытать счастье от нашей игры.
Спрятаться от месье Нуарэ не составляло труда. Я редко видел его преосвященство. Я мог выдать себя и своих новых друзей только в церкви в момент слабости или преступной экзальтации, выложить все и погубить нас. Слава богу, что аббат Нуарэ еще с осени был очень занят сколачиванием труппы, которая должна была играть «Элоизу». Я по мере сил помогал ему, и несколько недель спустя у нас уже были актеры, распределение ролей, проект декораций и расписание первых репетиций. Месье Вайан обещал дать несколько советов актерам, что он и сделал, и когда он приехал в приход, я слегка оторопел и застыл на месте, увидев, как он обедает за нашим столом, естественно и учтиво разговаривает с родителями Марии Елены. Потом он сообщил нам, что предоставляет нам право самим поставить пьесу и что с удовольствием приедет к нам на генеральную репетицию. Меня восхитило его решение. Мы обошлись без месье Вайана, отчего мое желание тайно видеться с ним в Мейонна настолько часто, как он этого требовал, только возросло. Это продолжалось довольно долго, до конца октября, более четырех или пяти недель, и это время оставило в моем теле и в моей памяти глубокое, ослепительное воспоминание, которое не угасло до сих пор, сорок лет спустя.
Я не собирался обманывать месье Нуарэ. У меня не было чувства, что я отрекся от Бога и от веры своего детства и что я совершаю поступок, наносящий вред ближнему. Проще говоря, я не делал ничего плохого. Я знал, что месье Вайан атеист, он сам часто напоминал об этом своими сарказмами в адрес Церкви, церковной власти и иерархии по поводу связи денег и Бога (или злоупотребления именем Божьим), но я никогда не слышал, чтобы он ругал конкретного священника, прихожанина или верующего. Жители его деревни были верующими и ходили в церковь, месье Вайан слегка подшучивал над ними, но никогда не упрекал их за их веру. Он также никогда не осуждал меня и не смеялся над моей преданностью аббату и над моими обязанностями в приходе. Что касается монсеньора Буадесерфа, то каждый раз, вспоминая о своей роли в движении Сопротивления, он повторял: «Это был тихий герой, такой, каких я люблю. Настоящий персонаж для романа; жаль, что я упустил твоего епископа… В конце концов, мы друзья, епископ он или нет; есть вещи, которые не забываются».
Поэтому
XV
В первую неделю октября состоялось несколько сеансов интенсивной и порой приятной дрессировки. Я хочу сказать, что после телесных наказаний, или серьезного предупреждения, как его называла Лизина, праздник продолжался на широкую ногу, сопровождаясь бесподобным крестьянским обедом с тщательным выбором блюд и с довольно крепкими напитками, которые быстро ударяли в голову. Месье Вайан особенно любил сыр конте, ситный хлеб и красный, сильно копченный и острый окорок. Как только начиналась игра, мне приказывали раздеться донага, — месье Вайану нравились мое смущение и охватывавшая меня дрожь нетерпения, когда я извергал семя в рот его жены, а порой и в его собственный, если на него находила такая фантазия. Голого, стоящего на коленях перед благоухающей девчонкой, меня заставляли приблизиться к ней и до изнеможения сосать и лизать ее. Иногда я должен был овладевать девушкой, но, по мнению месье Вайана, это была жестикуляция, обычная гимнастика, и он предпочитал, чтобы это делала его жена с помощью аппарата, который они привезли из Италии, длинного и твердого орудия из красной кожи. Она предпочитала вводить его сама, часто с большим усилием, в самую узкую дырочку девушки, которая при этом громко кричала.
Однажды из Лиона приехали две девушки, которым мадам Вайан очень хорошо заплатила. Вайаны наслаждались ими на большом столе; связанные и плачущие девушки так сильно кричали, что я боялся, как бы они не всполошили всю деревню.
На следующее утро после подобных забав мы с месье Вайаном занимались деревьями, беззаботно, полной грудью вдыхая прохладный воздух, или же все вместе ходили собирать грибы на отрогах хребта Ревермор. Счастливая пора. Блаженная самоуверенность.
Я размышлял о навязчивой идее греха, которая неотступно преследует моих близких. В течение этих недель мой учитель не знал о ней и прекрасно себя чувствовал. Что такое угрызения совести? Это сожаление или досада, что ты не оправдал возложенных на тебя ожиданий. Но кто от меня этого требовал? Кто виноват в моей грусти, если в нужный момент я не смог стать тем, чего от меня ждали?
За время ученичества я понял, что Бог обращает на меня свой взор по своей, а не по моей воле и приказывает мне делать то или это и что за непослушание я буду наказан. Но заповедь не действовала. Сам того не зная, я уже любил краткосрочные отлучки, скитания, откровение, любил безграничную доброту Божью, любил свет Христа и нежность Богоматери, божественную истину евангелистов. А не преисподнюю! Не угрызения совести! И не тьму ада!
— Ты правильно мыслишь, — говорил мне месье Вайан. — Мне нравится твоя вера. Но еще больше мне нравится твое безучастие к греху и к угрызениям совести.
— А грех не существует?
— Нет, существует. Грех — это безразличие. Причинение вреда ближнему. Лишение его всякого шанса. Я борюсь за его счастье. В любом месте и при любых обстоятельствах.
— А угрызения совести? Раскаяние?
— Все угрызения совести проходят. Если ты совершил ошибку, то должен ее исправить. Если ты согрешил против ближнего, воздай ему должное! Это закон, который я чту.
Помню, девушек, которые приехали из Лиона, звали Арманда и Полетта. «Каждой заплатили по десять тысяч франков, — уточнила Лизина несколько дней спустя. — За такие деньги ты можешь делать с ними все, что хочешь». Мне казалось странным, что у Арманды и Полетты такие обычные имена, поскольку они были очень красивы. В моих глазах, почти неприкасаемыми. Перед их приездом супруги приготовили иголки, чтобы колоть их между ног, и нарезали охапки крапивы, чтобы жестоко отстегать их. Крапива оставляет на коже белые пузыри, которые долго жгут тело. Они приехали уже подвыпившими. Их сразу же раздели, высекли, а затем отхлестали по щекам; они плакали, после чего их долго использовали разными способами. Они остались спать в доме. Полетта спала с супругами. На следующее утро они завтракали вместе с нами в «Бресском трактире», мы много разговаривали, выпили две бутылки белого вина и съели большого цыпленка. Дома, в полдник, — паштет, сыр, пирог, три бутылки виски, — опьянение нарастало пропорционально градусам. Я пил, Мария Елена пила, потом девочки уехали, с ними едва попрощались, тут Элизабет бросилась к Марии Елене и, к моему большому изумлению, почти с нежностью расцеловала ее, после чего разразилась рыданиями. «Это от усталости, — сказал месье Вайан, — с ней часто такое бывает после наслаждения. — И с улыбкой добавил: — Меня это не утомляет, я никогда не испытываю такой легкости, как после этих занятий».