И придут наши дети

Юрик Любош

— В постель! — повторила строго Алиса и, когда мальчишки обиженно сморщили носы, обратилась к мужу: — Ты их только портишь.

— Кричать на них не надо, — повторил он миролюбиво, хотя чувствовал, что с языка готовы сорваться гневные слова. — Мне кажется, что я могу с ними поиграть…

— Надо бывать дома, — отрезала она. — Тогда можешь вволю наиграться с ними!

— Я был в командировке, ты же знаешь. Когда мне уделять им время, если я все время в разъездах?!

— А ты не езди! Будь добр понять, наконец, что у тебя есть семья, которой надо уделять внимание.

— А ты пойми, наконец, что муж у тебя — журналист и у него есть свои обязанности!

— Да

мне плевать на это! Ты что же думаешь, что меня хватит на все?! Что я должна разорваться, пока ты ходишь бог знает где и бог знает чем занимаешься!

— Но позволь! — он опешил и тут же осознал, что начинается глупейшая супружеская ссора. — Не расходись! — он через силу старался говорить спокойно. — Нет смысла кричать друг на друга.

— А в чем есть смысл? В такой жизни есть смысл?! С утра до ночи я тебя не вижу… Встречаемся только в постели, да, собственно, даже и в ней не встречаемся! Два раза в месяц швыряешь мне на стол зарплату… А что тебя интересует? Как я живу, какие у меня проблемы, как учатся дети?.. Ты ничего об этом не знаешь! Если так пойдет дальше…

— Что тогда? — спросил он вызывающе.

Она заколебалась, но лишь на мгновение.

— Тогда лучше давай разойдемся! — повернулась и ушла вслед за детьми.

Матуш Прокоп стоял в коридоре, держа в руке чемоданчик, и не знал, что делать: то ли двинуться за женой и детьми, голоса которых все еще раздавались в детской комнате, то ли раздеться и влезть в домашние тапочки, умыться, засесть в своем кабинете… Он не чувствовал усталости, была лишь глубокая тоска и страх, словно стоял над пропастью, это было лишь одиночество мужчины, понимавшего, что он может все потерять.

Он слонялся по комнате, включал и выключал радио, брал в руки книги и снова клал их на место, он чувствовал, что находится на пределе, что он измотан и хочет спать. Когда он вошел в спальню, маленький ночник возле Алисиной постели еще светился, Алиса читала. Он надел пижаму, в нерешительности постоял перед постелью, потом медленно подошел к окну и раскрыл его.

— Ты ложишься? — раздался за спиной Алисин голос.

Порыв ветра вздувал занавеску словно тонкую паутинку.

— Ложусь, — отозвался он.

Однако остался у окна, глядя в сгущающуюся темноту, и вдруг почувствовал теплый прилив грусти и жалости, которая словно липкая глазурь разлилась и заполнила душу. Самое грустное из всех открытий, подумал он, что не существует ничего постоянного. Постоянство есть только в движении.

— Иду, — повторил он и прикрыл окно.

Он лег в постель и закутался в одеяло. Алиса отложила книгу, но свет не погасила.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Он мысленно улыбнулся: до чего же похожи некоторые ситуации!

— Я не знаю, что тебе хотелось бы услышать.

— Может быть, ничего. Возможно, нам обоим уже не о чем говорить.

— Оставь это, — ответил он недовольным тоном. — Почему это нам не о чем говорить?

— Ну так скажи! Скажи хоть что-нибудь.

— Не знаю, что я должен тебе сказать. Я сам уже ни в чем не могу разобраться.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Ничего я не знаю.

— Если бы ты хоть иногда помогал мне!.. Квартира большая, дети все разбрасывают, нужно убирать, готовить, ходить по магазинам. О, боже! Ношусь по городу, чтобы что-то достать… А кроме того, у меня все-таки еще и работа! Мне все-таки надо готовиться, ты понимаешь это или нет? Я не могу прийти в институт и сказать студентам: «Дорогие мои! Мы сегодня не будем говорить о немецкой литературе прошлого столетия, потому что мне надо было приготовить ужин,

выгладить мужу рубашки, заштопать детям рваные штаны… Милые студенты, у вашего амбициозного преподавателя есть еще более амбициозный муж-журналист, и потому свое честолюбие она должна принести в жертву его честолюбию…» — Голос ее вдруг как-то сломался, и в нем послышались тоскливые, почти плачущие нотки. — И, наконец, я обыкновенная женщина… Мне нужна нежность… А ты! Ты ничего не видишь… Что, если вместо тебя тут был бы кто-то другой?..

Его пронзила боль, словно он наступил на острый камешек. Он прикрыл глаза, и вновь вернулись воспоминания, ему казалось, что они возвращаются в Горский парк, где тогда жила Алиса, вспомнил узкие лесные тропинки и широкую лестницу перед женским общежитием, где стояли парочки, держась за руки или молча прижавшись друг к другу. Они могли так долго стоять, опьяненные близостью. Внизу, вдоль берега, тропка вела к садовому ресторанчику, где весной цвели розовые кусты, студенты сидели под деревьями, а в кружки с пивом падали бледно-зеленые листочки. Они заходили сюда вместе выпить пива, а в теплые вечера просто сидели на лавочке, укрытые кронами деревьев, тесно обнявшись, чувствуя растущую тревогу и боль, предшествующие близости. Они любили друг друга целомудренно и стыдливо, как люди, которые действительно любят.

Кто-то другой? Что она имела в виду?

Он открыл глаза, но видел только неподвижную круглую тень, которую отбрасывала ночная лампа, он чувствовал на лице волну теплого воздуха, вливающегося в окно и вздувающего занавеску, который вдруг превратился в волну нежности, затопившую все его сомнения. Он в эту минуту словно вдруг понял, что жизнь — это осознание взаимосвязей с прошлым, со всем, что человек пережил, что сделал и что сказал, что через все это проходят какие-то силовые линии, направленные в какой-то определенный нынешний миг, чтобы потом снова связать все с прошлым. Это было просто, как взгляд из окна.

— Все будет так, как было раньше, — сказал он нежно.

— Ты думаешь? Ты думаешь, что может быть снова, как раньше?

— Надо попробовать…

— Этого достаточно?

— Достаточно, — кивнул он и в ту минуту был уверен в своей правоте. — Увидишь, все будет, как было когда-то.

Алиса потянулась к выключателю, и круг света на потолке исчез. Когда глаза привыкли к полутьме, в ней начали проступать другие тени, тусклые полосы неоновых фонарей и уличных огней. Они молча прислушивались к звукам наступающей ночи.

— Все будет как тогда, — повторил Матуш Прокоп в полусне. — Ты увидишь…

Алиса не отвечала.

ПЯТНИЦА

1

Матуша Прокопа поразило выражение лица главного редактора: вместо глаз — две глубокие тени, кожа на щеках сморщилась и словно увяла, около рта — резкие продольные морщины. Ему показалось, что за эти пять дней, что они не виделись, шеф постарел на несколько лет — взгляд у него стал каким-то неуверенным, руки тряслись, он заикался, временами вообще замолкал и ни на кого не обращал внимания.